– Ладно, поймала ты меня, – усмехнулась Ирина, – не была я на том юбилее, со Светкой Ломакиной поменялась. А что, правда те старые хрычи недовольны остались?
– Понятия не имею! – Я пожала плечами. – Мне до них дела нету. Меня волнует, где ты в тот день была.
– Есть у меня один человек… – Ирина невидящими глазами смотрела вдаль. – Не такой, как Петр. Муженек мой, если честно, порядочная была скотина. И когда жила с ним, радости особой не испытывала, а уж когда развелись, то и вовсе худо стало.
– С чего развелись-то? – полюбопытствовала я для оживления разговора.
– Да совсем он невозможный стал: пьянки, гулянки, по бабам бегал, ночевать не приходил, а когда придет, то смотреть невозможно. Руки распускать начал…
Я кивнула – все, как описывала Люба, видно, покойный Петр Кондратенко со всеми своими женами действовал по одному и тому же сценарию.
– А уж когда сына по пьяному делу напугал до смерти, я и не выдержала, – продолжала Ирина. – Подала на развод и такого наслушалась! Нервов измотала – страшное дело!
Я снова кивнула – ой, как все знакомо!
– Случайно мы с тем человеком встретились, – говорила Ирина, – я первое время и не верила, что такие люди бывают. Отношения, разговоры, обращение – все не такое, как будто человек с другой планеты! И так мне с ним хорошо, уже почти год встречаемся.
– Он женат, что ли?
– Да нет, просто я сама не хочу торопиться, пускай все развивается как должно. Ты пойми, человек-то уж больно приличный, терять такого не хочется… И чтобы следователь не подумал, что я на Петькиных костях счастье хочу построить, я ему не сказала, что мы с ним в тот день в Выборг ездили. У него там какие-то дела были, а потом погуляли, в ресторане пообедали, в общем, провели целый день только вдвоем… Не хочу я его впутывать в эту грязь…
– Так, выходит, и у тебя мотив имелся для убийства мужа бывшего… – задумчиво заговорила я, – чтобы он твою личную жизнь не испортил, этому твоему замечательному человеку про тебя ничего не наговорил…
– В общем, так, – Ирина загасила сигарету, – мужа своего бывшего я не убивала! Но если станете на меня убийство вешать, то я уж как-нибудь принципами поступлюсь и представлю надежного свидетеля, что в тот день я с ним в Выборге была. Пускай он меня после этого бросит, но свобода дороже, сын-то ведь сиротой останется, если со мной что…
– Ладно, так и договоримся, – я тоже встала. – Я тебе верю – для чего тебе сдался тот муженек бывший, когда собираешься новую жизнь начинать.
На прощание я выяснила у Иры координаты другой жены, Марины. Она работала в фирме, которая называлась «Солнечный закат».
– Спиртное, что ли, выпускают? – осведомилась я по аналогии с известным коктейлем «Текиловый рассвет».
– Да нет, там частная богадельня, – усмехнулась Ирина, – поезжай, сама все увидишь!
Таксист высадил меня возле трехэтажного особняка неподалеку от Черной речки. Особняк стоял в саду, среди кустов и деревьев там и тут располагались качели и садовые скамейки. Окна первого этажа были открыты, оттуда доносились звуки фортепьяно и хорошо поставленный голос, который старательно выводил:
– То березка, то рябина,
Куст ракиты над рекой,
Край родной, навек любимый,
Где найдешь еще такой…
Я невольно вспомнила детский сад – там мы разучивали эту самую песню на музыкальных занятиях.
Я позвонила в дверь. Мне открыла симпатичная женщина лет сорока в тщательно отглаженном белом халате. На нагрудном кармане халата был приколот бейдж с именем и отчеством – «Анна Аркадьевна». Приветливо улыбнувшись, она спросила:
– Вы к кому?
– «Солнечный закат» здесь? – осведомилась я неуверенно. – Я хотела поговорить с Мариной Кондратенко…
– Марина Андреевна сейчас проводит занятия с младшей группой, – сообщила женщина. – Я провожу вас к ней. Вы посмотрите, как у нас это все организовано…
Она пошла влево по коридору, как раз в ту сторону, откуда доносилось пение, и сделала мне знак следовать за собой.
На полпути Анна Аркадьевна повернулась ко мне и спросила с интересом:
– А кто у вас – мальчик или девочка?
– Мальчик… – ответила я чисто машинально. Просто я привыкла именно так отвечать на этот вопрос, когда его задавали владельцы собак относительно пола моего любимого Бонни.
– О, мальчик! – Женщина оживилась. – Это замечательно! К сожалению, у нас гораздо больше девочек, и это не очень хорошо для психологического климата в коллективе… Каждый психолог знает, что предпочтителен более ровный состав…
Я немного растерялась, но решила лучше промолчать. Дядя Вася внушил мне, что в сомнительной ситуации нужно поменьше говорить и побольше слушать.
Мы подошли к двери, из-за которой доносились фортепьянные аккорды. Анна Аркадьевна приложила палец к губам, открыла дверь и ввела меня в большую светлую комнату.
– Посидите здесь, когда занятие кончится, Марина Андреевна с вами поговорит…
Она вышла, а я села в глубокое кресло и огляделась.
Комната, куда я попала, сияла отделкой в жизнерадостных золотистых и розовых тонах. Вдоль стен стояли низенькие диванчики, обитые беленым холстом, а ближе к центру помещения – маленькие стульчики, вроде тех, какие бывают в детском саду. Однако на стульчиках сидели не дети, каких я ожидала увидеть, а старики, точнее, в основном старушки в одинаковых синих платьях.
Были среди них и два или три старика, один – очень представительный, с пышной гривой седых волос.
Посреди комнаты стояло пианино, за которым на высоком крутящемся табурете сидела худощавая женщина лет тридцати пяти в таком же, как у первой, белом халате. Темные волосы были зачесаны гладко и заколоты старушечьими шпильками.
Она старательно выводила ту самую песню про березку, рябину и куст ракиты над рекой, аккомпанируя себе на пианино. Некоторые старушки подпевали ей, фальшивя и сбиваясь, другие молча переглядывались или вполголоса о чем-то разговаривали.
Женщина за пианино извлекла из инструмента последние аккорды и повернулась к своей аудитории. Я увидела, что она довольно некрасива – нос длинный, глаза глубоко посажены.
– Леночка Васильева, вы пели немного не в той тональности! – проговорила она строго. – А Паша Новиков вообще перепутал песню. Мы пели не про паровоз… про паровоз было в прошлую пятницу, а сегодня мы пели про березку и рябину…
– А я больше люблю про паровоз! – недовольным голосом проговорил толстый старик с лысым шишковатым черепом.
– Пашенька, ну нельзя же каждый раз петь одну и ту же песенку! – наставительно проговорила женщина и снова повернулась к своему инструменту.
– Спой нам песню, перепелка, перепелочка… – затянула она неестественно бодрым голосом, – раз иголка, два иголка, будет елочка… раз дощечка, два дощечка, будет лесенка…