— Ну конечно же, я не в будке, — сказал он с обидой в голосе, а потом я услышал, как он снова взял свой голос под контроль. — Да, ты прав. Я в чьем-то доме. На самом деле, в коттедже.
— Что? — спросил я. — Кто? Чей?
— Я не знаю, ответил он, и я почти услышал, как он пожал плечами. — Я думаю, я мог бы узнать, если тебе и в самом деле интересно. Тебе интересно?
— Что? Нет. Да. То есть нет. Какая разница? Но где…то есть как…то есть кто…?
— Слушай, Франк, — устало сказал Эрик, — это просто чей-то маленький летний коттедж, или они отдыхают здесь по уик-эндам. Я не знаю, чей он, но как ты справедливо заметил. Это не важно, о'кей?
— То есть ты взломал чей-то дом? — сказал я.
— Да, а что? Мне даже не пришлось его взламывать. Я нашел ключ от задней двери за трубой. Что не так? Очень приятный домик.
— Ты не боишься быть там, тебя же могут поймать?
— Не очень. Я сижу в комнате, смотрю на дорогу. Нет проблем. Здесь есть еда, ванна, телефон, морозилка… Иисусе, в нее можно впихнуть восточно-европейскую овчарку… и кровать, и все такое. Роскошно.
— Восточно-европейскую овчарку! — вскрикнул я.
— Ну да, если бы она у меня была. У меня ее нет, но если бы была, я б ее там держал. А так…
— Нет, — перебил я, закрывая глаза и поднимая руку, как будто он был здесь, в одном доме со мной. — Не говори мне.
— О'кей… Ну, я подумал, я тебе позвоню и скажу, что я в порядке и спрошу, как ты.
— Я в порядке. Ты уверен, что ты о'кей.?
— Ага, никогда не чувствовал себя лучше. Отлично. Думаю, диета, все…
— Слушай, — в отчаянии прервал его я, чувствуя как расширяются мои глаза при мысли о том, о чем хотел его спросить. — Ты ничего не почувствовал сегодня утром? На рассвете? Ничего? То есть совсем ничего? Ничего внутри — ах — ты ничего не почувствовал?
— О чем ты там бормочешь? — слегка сердито сказал Эрик.
— Ты что-нибудь почувствовал сегодня утром, рано утром?
— О чем это ты?
— То есть ты испытал что-нибудь? Хоть что-то на рассвете?
— Ну, — сказал Эрик медленно и размеренно. — Смешно, что сказал…
— Да? Да? Возбужденно сказал я, так близко прижимая к себе трубку, что зубы стукнули об нее.
— Ни черта. Сегодняшнее утро было одним из немногих, когда я честно могу сказать, я ничего не испытал, — вежливо сообщил Эрик. — Я спал.
— Но ты же сказал, ты никогда не спишь, — разъяренно сказал я.
— Иисусе, Франк, никто не совершенен, — я услышал как он засмеялся.
— Но…, — начал я, я закрыл рот и заскрипел зубами. И снова закрыл глаза. Он сказал:
— Ну ладно, Франк, если честно, мне стало скучно. Может, я тебе еще позвоню, но в любом случае, мы скоро увидимся. Пока-пока.
Телефон отключился до того, как я успел что-нибудь сказать, я был агрессивен и весь кипел, держал трубку и смотрел на нее так, как будто она была во всем виновата. Я хотел ударить ею обо что-нибудь, но решил, что это было бы плохой шуткой, поэтому я просто бросил трубку на аппарат. Она звякнула раз, я взглянул на нее, повернулся спиной и пошел вниз, там бросился в кресло и давил на кнопки пульта управления телевизором, переключая с канала на канал раз за разом в течение десяти минут. В конце концов я понял, что узнал столько же из одновременного просмотра трех программ (новостей, еще одного ужасного американского детективного телесериала и программы об археологии), сколько я бы узнал, если бы смотрел чертовы программы по отдельности. С отвращением я бросил пульт, выбежал из дома в меркнущий свет и бросил в море несколько камней.
Что случилось с Эриком
1
Я спал гораздо дольше, чем обычно. Отец вернулся в дом, когда я пришел с пляжа, я сразу пошел спать, поэтому мой сон был долгим и крепким. Утром я позвонил Джеми, поговорил с его матерью и узнал, что он ушел к доктору, но скоро вернется. Я собрал рюкзак и обещал моему отцу вернуться вечером, а потом отправился в город.
Джеми был дома, когда я пришел туда. Мы выпили пару банок старого “Ред Дэс” и поговорили, после чего перекусили испеченным его мамой печеньем и выпили чаю, а потом я ушел из его дома и двинулся из города по направлению к холмам
2
Высоко, под покрытой вереском вершиной, на пологом каменном склоне, покрытым землей, над опушкой леса, я сидел на большом камне и ел ленч. Я смотрел на нагретый воздух над Портнейлом, на пастбища, усеянные пятнышками овец, на дюны, свалку, остров (не то чтобы его можно было различить как остров, он выглядел частью большой земли), пески и море. На небе, цвет которого постепенно бледнел в направлении горизонта, было несколько маленьких облаков, небо бросало голубой отблеск на пейзаж, на спокойную поверхность залива и моря. Пели жаворонки, я видел зависшего ястреба, который искал движение в траве, вереске, хвоще и дроке внизу. Насекомые жужжали и танцевали, я обмахивал лицо веером из папоротника, чтобы держать их на расстоянии, пока я ел сандвичи и пил апельсиновый сок.
Слева от меня вершины цепи холмов, идущей в северном направлении, постепенно становились выше и переходили в серо-голубое, съеживаясь с расстоянием. Я смотрел в бинокль на город внизу и видел грузовики, едущие по главной дороге, я следил за поездом, идущим на юг, он остановился в городе и отправился опять, извиваясь перед морем.
Мне нравится время от времени покидать остров. Отойти не слишком далеко, мне нравится по возможности видеть его издалека, иногда полезно отойти и посмотреть на все со стороны. Конечно, я знаю, насколько мал мой кусочек земли, я же не дурак. Я знаю размер нашей планеты и насколько мала известная мне часть. Я видел слишком много телевизионных программ о природе и путешествиях, чтобы не понимать, насколько ограничены мои знания с точки зрения опыта посещения разных мест, но я не хочу уезжать далеко, мне не нужно видеть зарубежные страны или знакомиться с другими людьми. Я знаю, кто я, и я знаю предел своих возможностей. Я ограничиваю свой кругозор по известным мне причинам: страха — о, да, признаю, необходимости в уверенности в безопасности в мире, который, так случилось, поступил со мной очень жестоко в возрасте, когда у меня не было реального шанса повлиять на мир.
Еще я получил урок Эрика.
Эрик уехал. Эрик, весь сообразительность, интеллект и чувствительность, и обещание, оставил остров для того, чтобы найти свой путь, нашел и следовал ему. Путь привел к разрушению большей части того, кем он был, превратил его в совершенно другую личность, в которой черты прежнего нормального мужчины казались оскорбительными.
Но он — мой брат, и я по-своему люблю его. Я люблю его вопреки переменам, думаю, так он любит меня вопреки моей инвалидности. Эта любовь похожа на желание защитить, которое женщины должны испытывать к детям, а мужчины — к женщинам.