Пола Незоркофф неподвижно сидела в артистической уборной,
закутавшись в свое горностаевое манто. В дверь постучали.
– Войдите.
Появилась заплаканная Элиз:
– Мадам, мадам, он умер! И...
– Да?
– Не знаю, как вам сказать, мадам... Там двое полицейских
хотят поговорить с вами.
– Я готова, – просто сказала Пола Незоркофф, вставая. Она
расстегнула и сняла с шеи жемчужное колье, вложив его в руку, машинально
протянутую горничной. – Это вам, Элиз. Вы верно служили мне, а там, куда я
отправляюсь, оно мне не понадобится. Я никогда уже не спою Тоску.
В дверях она на мгновение остановилась и бросила прощальный
взгляд через плечо, чтобы запечатлеть в памяти и этот волнующий запах кулис, и
эту уборную – святая святых артиста, олицетворявшую собой тридцать лет ее
блистательной карьеры и ее последнюю ступень. Закрыв на мгновение глаза, она
прошептала последние слова другой оперы:
– Э финита ля комедиа!
[3]