Безнадежность - читать онлайн книгу. Автор: Колин Гувер cтр.№ 64

Он по-прежнему потирает моё плечо, всё крепче и крепче. Я выдёргиваю ладони из рукавов и беру его за руку.

— Меня отвезли в участок и допрашивали несколько часов: запомнил ли я номер или марку машины, как выглядели люди в ней, что они сказали. Скай, я ничего не знал! Не мог вспомнить даже цвет автомобиля. Мог только рассказать, как ты была одета, потому что мысленно представлял только тебя. Твой отец был в ярости. Я слышал, как он орал в коридоре, что если бы я рассказал всё сразу, они смогли бы тебя найти. Он обвинял во всём меня. Если полицейский упрекает тебя в исчезновении своей дочери, ты как-то сам начинаешь верить, что он прав. Лес тоже слышала его вопли и решила, что это я во всём виноват. Она даже не разговаривала со мной несколько дней. Мы оба пытались понять, что произошло. Шесть лет мы жили идеальном мире, где взрослые всегда правы, а плохие истории не случаются с хорошими людьми. А потом за какое-то мгновение ты пропала, и всё, что казалось нам простым и знакомым, оказалось миражем, фальшивым миром, который выстроили для нас родители. В тот день мы поняли, что взрослые могут совершать ужасные поступки. Дети исчезают. У тебя отбирают лучшего друга, и ты даже не знаешь, жива ли она.

Мы постоянно смотрели новости. Несколько недель по телевизору показывали твоё фото в надежде, что найдутся свидетели. Самый последний твой снимок был сделан до смерти твоей матери, на нём тебе было три года. Помню, как меня взбесило, что за два года никто ни разу не удосужился тебя сфотографировать. Ещё в новостях показывали фото твоего дома и иногда — нашего. И постоянно говорили о соседском мальчике, который всё видел, но ничего не запомнил. Однажды вечером показали снимок обоих наших домов, упомянули единственного свидетеля и назвали меня «мальчиком, который потерял Хоуп[11]». Это разозлило маму — она выбежала из дома и кричала репортёрам, чтобы нас оставили в покое. Чтобы меня оставили в покое. Отцу пришлось силой затаскивать её в дом. После этого мама запретила нам смотреть новости.

Родители делали всё возможное, чтобы вернуть нашу жизнь в нормальное русло. Через пару месяцев репортёры перестали появляться перед нашим домом. Наконец прекратились бесконечные поездки в полицейский участок и расспросы. Постепенно все в окрестностях успокоились. Все, кроме Лес и меня. Словно вместе с нашей Хоуп у нас отобрали надежду.

Его рассказ и опустошённость, звучащая в его голосе, вызывают во мне только одно чувство — вины. Казалось бы, эти события должны были травмировать меня больше, чем кого бы то ни было. Но я с трудом их вспомнила, словно нечто малозначительное, а по-настоящему сильнее всех пострадали Дин и Лесли. Милая, добрая Карен преспокойно заморочила мне голову ложью об опеке и удочерении, и я даже не пыталась задавать вопросы. Холдер прав, в столь юном возрасте веришь, что взрослые всегда честны и правдивы, и не подвергаешь их слова сомнениям.

— Я столько лет ненавидела отца, за то, что он меня бросил, — произношу я тихо. — Не могу поверить, что она просто забрала меня у него. Как она могла? Как вообще кто-то может натворить такое?!

— Не знаю, малыш.

Я выпрямляюсь, поворачиваюсь к Холдеру и заглядываю ему в глаза.

— Мне нужно увидеть дом. Я хочу вспомнить больше, но не могу, и это очень тяжело. Почти ничего не помню, отца — меньше всего. Мне необходимо увидеть дом.

Холдер кивает, всё так же потирая моё плечо.

— Прямо сейчас?

— Да, пока не стемнело.

* * *

Всю дорогу я не произношу ни слова. В горле сухо, желудок сжимается от страха. Боюсь увидеть дом. Боюсь, что отец окажется там, боюсь встретить его. На самом деле, я пока не хочу его видеть, хочу только посмотреть на здание, которое когда-то было моим домом. Не знаю, поможет ли мне это вспомнить, знаю лишь одно: нужно хоть что-то делать.

Холдер притормаживает машину и останавливается у обочины. Я смотрю на ряд зданий вдоль улицы, боясь оторвать взгляд от пассажирского окна — невероятно тяжело повернуться и взглянуть.

— Мы на месте, — тихо произносит Холдер. — Кажется, в доме никого.

Медленно поворачиваю голову и смотрю в водительское окно на мой первый дом. Уже поздно, спускаются сумерки, но небо ещё достаточно ясное, здание видно вполне отчётливо. Оно кажется знакомым, но не вызывает мгновенных воспоминаний. Желтоватое, с тёмно-коричневой отделкой. Словно прочитав мои мысли, Холдер замечает:

— Раньше он был белым.

Я поворачиваюсь на сиденье всем телом и смотрю на дом, пытаясь вспомнить хоть что-то. Стараюсь представить, как я прохожу в дверь и оказываюсь в гостиной, но ничего не получается. Как будто всё, связанное с этим зданием и моей жизнью в нём, стёрто из моей памяти.

— Как такое может быть? Я помню твою гостиную и кухню, но не помню свою?

Он молчит — видимо, понимает, что на самом деле я не жду ответа. Просто накрывает мою руку своей и держит, пока мы смотрим на здания, которые навсегда изменили течение наших жизней.

— У тебя скоро день рождения. Твой папа устроит праздник? — спрашивает Лесли.

Я мотаю головой:

— Я не праздную дни рождения.

Лесли хмурится, садится на мою кровать и поднимает лежащую на подушке коробку без подарочной обёртки.

— Это деньрожденный подарок? — спрашивает она.

Забираю у неё коробку и кладу обратно на подушку.

— Нет. Папа всё время покупает мне подарки.

— Не хочешь открыть?

Я снова мотаю головой.

— Нет, не хочу.

Она складывает руки на коленях, вздыхает, потом оглядывает комнату.

— У тебя много игрушек. Почему мы никогда тут не играем? Всегда у нас дома, а там скучно.

Я сажусь на пол, надеваю туфли. И не говорю ей, что ненавижу свою комнату, свой дом. Не говорю ей, что мы всегда играем у них дома, потому что там я чувствую себя в безопасности. Берусь за шнурки и придвигаюсь поближе к подружке.

— Можешь завязать?

Она кладёт мою ступню себе на колено.

— Хоуп, тебе нужно научиться самой это делать. В пять лет мы с Дином уже умели завязывать шнурки. — Лесли сползает на пол и садится передо мной. — Смотри, как надо. Складываешь вот так, оборачиваешь…

Она вкладывает шнурки в мои пальцы и показывает, как их завернуть и потянуть, чтобы получился узел. Дважды помогает мне завязать шнурки на обеих туфлях, потом развязывает и велит повторить самой. Пытаюсь вспомнить, как она показывала. Она встаёт и подходит к комоду, пока я прилежно вожусь с петлями и узлами.

— Это твоя мама? — спрашивает она, держа в руке фото. Я смотрю на снимок, потом опускаю глаза на туфли.

— Ага.