Да что же такое, почему она так близко принимает к сердцу эту смерть? Кто ей Мефодьевна?
– Это вы – родственница Руслановой? – вторгся в ее мысли смутно знакомый голос.
Вета подняла глаза и увидела голубой халат и усталое лицо женщины-врача, с которой накануне разговаривала.
– Ах да! – на лице врача мелькнула кривая улыбка. – Вы не совсем родственница…
– Родственница, – Вета прямо взглянула в усталые глаза. – Я привезла полис, и белье… я понимаю, это слишком поздно… но я сделаю для нее все, что нужно…
– Это хорошо, – взгляд врача смягчился, она устало опустила веки и проговорила: – Да, вот еще что… ваша родственница что-то говорила перед смертью, что-то очень странное, но она так беспокоилась… наверное, будет лучше, если я передам вам ее слова.
– Да, конечно! – Вета вспомнила, как накануне Мефодьевна говорила ей про тайник профессора и как сама она поначалу посчитала эти слова бредом.
– Так что она говорила?
– Одну минуту… – Женщина полезла в карман своего халата, достала оттуда сложенную вчетверо бумажку. – Вот здесь… я записала, чтобы не забыть…
Она поднесла листок к свету и прочитала:
– Лилипуты двадцать шесть.
– Что?! – удивленно переспросила Вета.
– Я сама ничего не понимаю, – ее собеседница пожала плечами. – Но она, ваша родственница, несколько раз это повторила, и очень беспокоилась, чтобы я передала вам эти слова… непременно, бормочет, скажи ей – лилипуты двадцать шесть! Мне пришлось пообещать ей, что я передам это вам, только тогда она успокоилась… успокоилась и умерла.
Женщина помолчала несколько секунд, как бы из уважения к смерти, и добавила:
– Вы знаете, мне довольно часто приходится наблюдать, как люди умирают. Так вот что я вам скажу – очень часто человека держит на земле какое-то незаконченное дело. Часто человек не может умереть, пока что-то не сказал или не сделал… и я не знаю, как в таких случаях правильнее поступать!
Снова прошел длинный беспокойный рабочий день. Вета провела две экскурсии, разобралась с фондами и собственноручно приколотила к стене два отвалившихся стенда. В промежутках в виде смены деятельности она пыталась дозвониться до деревни под названием Выставка. Из этой деревни Псковской области Мефодьевна была родом, там жила ее сестра, там ей предстояло упокоиться навеки на погосте вместе с родителями. Подробный адрес и телефон, куда звонить, Вета нашла в ящике комода, когда приходила за полисом.
Звонила она по служебному телефону из музея, поскольку мобильной связи в такой дали не было.
Сначала трубку очень долго никто не брал, затем ответил хриплый мужской голос и, недослушав, послал Вету нецензурными словами подальше. На второй звонок ответила женщина и долго не могла взять в толк, чего Вета от нее хочет, потому что Вета неправильно произносила фамилию сестры. Да и не знал ее в деревне по фамилии никто, кроме почтальона.
– Так вам Мефодьевна, что ли, нужна? – догадалась наконец тетка. – Так бы сразу и говорили… Значится, звоните через час, а лучше через два, я мальчонку на велике пошлю, и она как раз пришкандыбает, Мефодьевна-то…
И точно, позвонив через полтора часа, Вета даже вздрогнула, до того старушечий голос по телефону был похож на голос покойной Анны Мефодьевны. Старуха выслушала сообщение о смерти сестры довольно спокойно, не стала ахать и охать, только спросила, как ей получить тело сестры, ее вещи и сберкнижку. Недолго поколебавшись, Вета дала телефон капитана Острового, предчувствуя, как сильно он обрадуется. С другой стороны, неплохо бы родственникам Мефодьевны иметь управу на мерзкую Диану.
Сотрудники слышали Ветины разговоры, никто вопросов не задавал, даже директриса не делала никаких замечаний, только посматривала на Вету с непонятным интересом.
Вета машинально делала все накопившиеся дела, а голову сверлом сверлила неотвязная мысль: «Лилипуты двадцать шесть, лилипуты двадцать шесть…»
Что хотела этим сказать несчастная старуха? И нельзя посчитать это бредом умирающей, в прошлый раз Вета убедилась, что старуха ничего не путает, тайник в кабинете профессора существует, и Вета вытащила из него нечто, чем покойный профессор очень дорожил…
Наконец длинный, как будто резиновый день закончился, и Вета побрела домой, забыв даже попрощаться с попавшейся на пути директрисой. И снова та не удивилась и не сделала никакого замечания, просто хмыкнула понимающе и переглянулась с вышедшей в коридор Ларисой.
Та в ответ развела руками, тогда директриса вздохнула и нахмурила брови, задумавшись о своем, сугубо личном. Но, сделав над собой усилие, вышла из раздумий и официальным голосом напомнила Ларисе о запертых окнах и включенной сигнализации. Лариса пожала плечами.
Все гримасы и телодвижения сотрудников остались Ветой не замеченными.
В этот день врач Ольга Васильевна Королькова дежурила вторую смену подряд. Она должна была смениться минувшим утром, но ее сменщик Вася Стуков позвонил и хриплым, простуженным голосом сообщил, что совершенно разболелся и никак не может выйти на работу.
– Как тебя угораздило простудиться в такую хорошую погоду? – укоризненно проговорила Королькова.
– Пива холодного выпил и кондиционер в машине включил… – признался Вася.
Ольга Васильевна по непонятной причине испытывала к Стукову почти материнские чувства. Искать замену было уже поздно, она вздохнула и осталась на вторые сутки, благо дома ее никто не ждал: с мужем они развелись много лет назад, а дети выросли и разъехались.
Теперь уже вторые сутки ее дежурства подходили к концу. Стоял третий час ночи, самое трудное время для смертельно усталого, невыспавшегося человека. В отделении было тихо, и Королькова прилегла в ординаторской, чтобы хоть немного поспать.
Но заснуть ей не удалось: неожиданно зазвонил местный телефон.
Звонили из приемного покоя, незнакомый голос сообщил, что доставили тяжелого больного по их профилю и просили спуститься, встретить пациента и проследить за его доставкой в отделение.
Ольга Васильевна зевнула, потянулась и пошла на первый этаж.
Как ни странно, в приемном покое никого не было, только полосатая кошка Матрена спала на батарее.
– Эй, кто здесь есть? Где наш больной?! – крикнула Королькова, заглядывая в окошко приемной.
Там было пусто. Она прошла по коридору и увидела около лифта каталку, на которых лежал накрытый простыней человек.
– Да что же это такое! – возмущенно проговорила Ольга Васильевна, подходя к каталке. – Как так можно – оставить тяжелого больного без присмотра?
– Действительно, безобразие! – отозвался ей низкий насмешливый голос.
Простыня отлетела в сторону, и человек на каталке приподнялся.
Это был рослый мужчина лет сорока с пронзительными темными глазами и седой прядью в густых черных волосах. Он был полностью одет – черные джинсы, черный свитер, черные ботинки – и выглядел вполне здоровым.