– И что? – спросил Джулиус. На лбу у него заблестели
бисеринки пота.
Таппенс стало его жаль.
– Ах ты, дурак, – сказала она, – зачем ты тогда это затеял?
Я же сразу поняла, что у тебя ко мне ничего нет!
– Это почему же ничего? Я питал… и по-прежнему питаю к тебе
огромное уважение, симпатию, восхищение…
– Хм! Грош им цена, если нет еще одного,
одного-единственного чувства! Разве не так, старичок?
– Не понимаю, о чем ты! – с апломбом ответил Джулиус, но по
его лицу разлилась жгучая краска.
– Ну-ну, расскажи-ка это своей бабушке! – съехидничала
Таппенс, со смехом затворяя перед его носом дверь, но тут же снова ее
приоткрыла и с благородной скорбью изрекла: – Я всегда буду помнить, как меня
вероломно бросили у алтаря!
– Кто это был? – спросила Джейн, когда Таппенс вернулась в
их гостиную.
– Джулиус.
– Зачем он приходил?
– По-моему, в надежде увидеть тебя, но я этого не допустила.
И не допущу до вечера, пока ты не явишься во всей славе своей, как царь
Соломон
[98]
, чтобы поразить всех! Собирайся. Мы отправляемся по магазинам!
Для подавляющего большинства двадцать девятое, грозный
«Профсоюзный день», о котором столько кричали, прошел без примечательных
событий. В Гайд-парке и на Трафальгарской площади произносились речи, по улицам
довольно бесцельно бродили не слишком стройные колонны, распевая песню «Красное
знамя»
[99]
. Газетам, намекавшим на всеобщую забастовку и начало террора,
пришлось снять уже готовые заголовки. Наиболее дерзкие и находчивые принялись
доказывать, что мир был сохранен исключительно благодаря их советам. В
воскресных выпусках появилось краткое извещение о кончине сэра Джеймса Пиля
Эджертона, знаменитого адвоката. В понедельник были напечатаны хвалебные
некрологи. Причина его внезапной смерти так и осталась загадкой для
общественности.
Томми правильно предсказал ее последствия. Организация
держалась на указаниях покойного. Лишившись дирижера, она тут же развалилась.
Краменин спешно отбыл в Россию, он уехал утром в воскресенье. Заговорщики в
панике бежали из Астли-Прайерс, в спешке оставив там множество бумаг,
безнадежно их компрометирующих. Имея на руках эти доказательства, а также
найденный в кармане покойного дневник, в котором кратко излагались цели и
механизм заговора, правительство успело в последнюю минуту созвать конференцию.
Руководители профсоюзов вынуждены были признать, что их использовали в качестве
пешек в чужой игре. Правительство пошло на некоторые уступки, которые были
охотно приняты. Все завершилось не войной, а миром.
Кабинет министров знал, как близка была катастрофа. А в
памяти мистера Картера навсегда запечатлелось то, что произошло накануне
поздним вечером в некоем доме в Сохо.
Когда он вошел в грязную комнатушку, великий адвокат, его
старинный друг, обличенный собственными признаниями, лежал мертвый. Из
бумажника мертвеца он извлек договор и тут же в присутствии четырех свидетелей
сжег его… Англия была спасена!
И вот теперь, вечером тридцатого, Джулиус Херсхейммер
принимал гостей в отдельном кабинете «Савоя».
Первым после Томми и Таппенс с Джейн приехал мистер Картер.
С ним был холерического вида старец, при виде которого Томми покраснел до
корней волос. Он сделал шаг вперед.
– Ха! – сказал старец, уставившись на него слегка
выпученными глазами. – Ты ведь мой племянник, а? Выправки никакой, но, кажется,
в деле ты себя показал недурно. Так что мать тебя все-таки воспитала не так уж
скверно. Ну, да кто старое помянет… Согласен? Как-никак ты мой наследник, и
теперь я назначу тебе содержание… и можешь считать Челмерс-парк своим домом.
– Благодарю вас, сэр. Вы очень добры.
– А где барышня, про которую мне все уши прожужжали?
Томми подвел к нему Таппенс.
– Ха! – сказал сэр Уильям, меряя ее взглядом. – Девушки
нынче совсем не те, что в дни моей молодости!
– Вовсе нет! – возразила Таппенс. – Одеваются они
по-другому, не спорю, а в остальном такие же!
– Ну, может, и так. Были кокетками, кокетками и остались.
– Вот-вот, – согласилась Таппенс, – я и сама жуткая кокетка.
– Охотно верю, – посмеиваясь, сказал старец и одобрительно
ущипнул ее за ухо. Обычно молодые женщины отчаянно боялись «старого медведя»,
как они его называли, и находчивость Таппенс понравилась этому закоренелому
женоненавистнику.
Затем вошел робкий архидьякон, несколько стесняясь общества,
в котором вдруг оказался. Он был рад, что его дочка, по-видимому, отличилась,
но поглядывал на нее с явным беспокойством. Однако Таппенс вела себя безупречно:
ни разу не закинула ногу на ногу, следила за своей речью и стойко отказывалась
закурить, когда ей предлагали.
Следующим появился доктор Холл, а за ним американский посол.
– А не приступить ли, нам? – сказал Джулиус, когда все гости
были друг другу представлены. – Таппенс, прошу… – И он указал на почетное
место.
Но она покачала головой.
– Нет. Это место Джейн. Она так замечательно держалась все
эти годы, что заслуживает быть сегодня царицей праздника!
Джулиус ответил ей благодарным взглядом, и Джейн смущенно
направилась к предложенному ей месту. Джейн всегда была очень хороша собой, но
сейчас она была просто обворожительна. Таппенс отлично справилась с данным ей
поручением. Вечерний туалет, творение знаменитого модельера, назывался
«тигровая лилия»: переливы золотистых, алых и коричневых тонов оттеняли белую
шейку Джейн и сверкающую бронзу пышных волос, увенчивавших ее головку. Все
собравшиеся восхищенным взглядом следили за тем, как она шествует к почетному
месту.
Вскоре застучали ножи и вилки, зазвенели бокалы, и от Томми
потребовали подробных объяснений.
– Ну и мастер ты наводить тень на плетень! – упрекнул его
Джулиус. – Наговорил мне, что собираешься в Аргентину, я понимаю, у тебя,
конечно, были на то причины. Но меня смех разбирает всякий раз, как вспомню,
что ты и Таппенс, не сговариваясь, записали меня в мистеры Брауны!
– Эта мысль не сама пришла им в голову, – очень серьезно
сказал мистер Картер. – Ее им внушил, точно отмерив дозу яда, несравненный
мастер. План этот ему подсказала заметка в нью-йоркской газете, и с ее помощью
он сплел паутину, в которой чуть не запутал вас.