– Вы совсем не так отзывались о ней, когда приехали.
– Я был тогда пьяным, – ответил Гриффин.
Хоффман бросил на него испепеляющий взгляд:
– Люди часто говорят в пьяном виде правду и уходят от
искреннего ответа, когда трезвы.
Гриффин поднял брови, выражая вежливое удивление.
– Правда? – переспросил он. – Я никогда не замечал за собой
ничего подобного.
В этот момент сержант Хоффман услышал за спиной шаги
Мейсона. Он повернулся и широкой улыбкой встретил дымящийся кофе.
– Вы просто молодец, мистер Мейсон. Вы подоспели очень
вовремя. Выпейте кофе, мистер Гриффин, вы сразу же почувствуете себя лучше.
Гриффин кивнул:
– Очень аппетитно пахнет, но я и так чувствую себя
нормально.
Мейсон подал ему чашку.
– Вы ничего не знаете о существовании завещания? –
неожиданно спросил Хоффман.
– Я предпочел бы не говорить об этом, господин сержант, если
вы ничего не имеете против.
Хоффман взял у Мейсона чашку.
– Так уж странно получается, – заявил полицейский Гриффину,
– что я почему-то имею кое-что против вашего желания. Прошу ответить на вопрос.
– Да, завещание существует, – неохотно признался Гриффин.
– А где оно?
– Этого я не знаю.
– Тогда откуда вы знаете о его существовании?
– Дядя сам мне его показывал.
– И что в нем сказано? Все наследует жена?
Гриффин покачал головой:
– Из того, что мне известно, она ничего не наследует, кроме
суммы в пять тысяч долларов.
Сержант высоко поднял брови и присвистнул:
– Это совершенно меняет суть дела.
– Какую суть дела? – спросил Гриффин.
– Ну, все предпосылки следствия, – объяснил Хоффман. – Ее
существование зависело от того, останется ли мистер Белтер в живых. С момента
его смерти она практически оказывается на мостовой.
– Насколько мне известно, они жили друг с другом не самым
лучшим образом, – поспешил объяснить Гриффин.
– Это еще ни о чем не свидетельствует, – ответил Хоффман
задумчиво. – В таких случаях мы стараемся прежде всего установить мотив.
Мейсон широко улыбнулся Хоффману.
– Неужели вы серьезно могли предполагать, что миссис Белтер
убила своего мужа? – спросил он таким тоном, как будто сама мысль об этом была
смешной.
– Я провожу предварительное следствие, мистер Мейсон. Я
пытаюсь установить, кто мог убить. Мы всегда перво-наперво ищем мотив. Вначале
необходимо установить, кто получает выгоду от убийства, а уж затем…
– В таком случае, – вмешался Гриффин трезвым голосом, –
подозрение должно пасть на меня.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Хоффман.
– Согласно завещанию, – медленно сказал Гриффин, – я
наследую все. Я не делаю из этого особого секрета. Дядя Джордж симпатизировал
мне больше, чем кому-либо другому. Это значит, что он симпатизировал мне
настолько, насколько позволял ему характер. Потому что я сомневаюсь, чтобы он
вообще был способен на настоящую любовь и симпатию к кому бы то ни было.
– А какие чувства питали к нему вы? – спросил Хоффман.
– Я очень уважал его ум, – ответил Гриффин, старательно
подбирая слова. – Я ценил некоторые черты его характера. Он жил совершенно
одиноко, потому что у него было обостренное чувство на всякого рода ложь и
лицемерие.
– Почему это должно было осуждать его на жизнь в
одиночестве? – спросил Хоффман.
Гриффин сделал чуть заметное движение плечами.
– Если бы у вас был ум, как у моего дяди, – сказал молодой
человек, – то вам не нужно было бы спрашивать. У Джорджа Белтера был мощный
интеллект. Он мог каждого увидеть насквозь, заметить любую фальшь. Он
принадлежал к людям, которые никогда ни с кем не дружат. Он был настолько
самостоятельным, что ему не требовалось искать опоры в ком-либо, поэтому ему не
нужны были друзья. Его единственной страстью была борьба. Он сражался с целым
миром, сражался со всеми и с каждым.
– Только не с вами? – вставил Хоффман.
– Нет, – признался Гриффин, – со мной он не сражался, потому
что мне плевать на него и на его деньги. Я не подлизывался к нему, но и не
обманывал его. Я говорил ему, что я о нем думаю. Я был с ним честен.
Сержант Хоффман прищурил глаза:
– А кто его обманывал?
– Что вы хотите узнать?
– Он, вы сказали, любил вас потому, что вы его не
обманывали.
– Так оно и было.
– Вы подчеркнули себя.
– Это вышло случайно, я не имел намерения подчеркивать свою
скромную особу.
– А что с его женой, миссис Белтер? Он ее любил?
– Не знаю. Он не разговаривал со мной о жене.
– Она его, случайно, не обманывала? – не уступал сержант
Хоффман.
– Откуда я могу это знать?
Хоффман не спускал глаз с молодого человека.
– Вы не слишком-то разговорчивы. Ну что же, раз вы не хотите
говорить, ничего не поделаешь.
– Но я хочу говорить, сержант, – возразил Гриффин. – Я скажу
вам все, что вы пожелаете узнать.
Хоффман вздохнул.
– Вы можете точно сказать, где вы были в то время, когда
было совершено преступление? – устало спросил он.
Гриффина залил румянец.
– Мне очень жаль, сержант, но я не могу.
– Почему?
– Потому что, во-первых, не знаю, когда было совершено
преступление, а во-вторых, даже если бы мне это было известно, я не смог бы
вспомнить, где я тогда находился. Я боюсь, что немного перебрал сегодня.
Вначале я был в обществе одной молодой особы, а попрощавшись с ней, заглянул
еще в пару приятных мест. Когда я хотел вернуться домой, у меня спустила
проклятая шина, и я понимал, что слишком пьян, чтобы починить ее. Я пытался
найти какой-нибудь гараж, чтобы оставить автомобиль и взять такси, но лило как
из ведра. В результате я ехал и ехал на проклятой спущенной шине, и это, должно
быть, тянулось целый век.
– Действительно, шина порвана в клочья, – признал Хоффман. –
Кстати, кто-нибудь еще знал о завещании вашего дяди? Видел его кто-нибудь,
кроме вас?
– Да. Мой адвокат.