Провокатор - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Валяев cтр.№ 25

— Цава? — изумился я.

— Тсс!

— Ты что? Зачем весь этот маскарад? Очки? Борода?

— На всякий случай.

— Совсем плох! — И покрутил пальцем у виска.

— Это твои, Александров, дела плохи. — И жмурился от солнечного осеннего света. Листья начинали покрываться желтизной, подрагивали от синего ветра. По аллеям юной шлюшой гуляла молодая осень.

— Почему?

— Пять тысяч баксов имеются?

— П-п-пять, — выдавил я из себя, — тысяч долларов?

— Именно.

— Н-н-нет… — И задал пустой вопрос: — А зачем?

— Пять штук, оказывается, стоит на сегодняшний день жизнь, — ответил мой друг. И объяснил популярно, что в вышестоящую судебную инстанцию пошла просьба о помиловании моего подопечного Кулешова; а в той инстанции есть ход к одному удивительно душевному человечку; и этот самый душевный человечек готов оказать услугу, но поскольку у него в одночасье сгорели дача, машина, квартира, то он нуждается в материальной помощи.

— Бред какой-то, — не выдержал я. — Чтобы дача, машина, квартира — и сразу?..

— Ты глуп, Александров, — вздохнул мой приятель. — Ты в какой стране живешь? Если у него все это не сгорело, то когда-нибудь сгорит. Быть может.

— А, тогда другое дело, — сказал я, сраженный непритязательной, однако убедительной логикой. — Только где это я поимею пять тысяч штучек?

— Иметь можно женщину, — тут же заметил циничный Цава. — Деньги — это власть. А власть, как известно, берут. Следовательно: деньги надо взять.

— Где?

— Неожиданный вопрос.

— М-да, — смутился я.

Вава Цава рассеянно взглянул на меня, снова нацепил на нос солнцезащитные очки, спросил:

— Отказываешься от затеи?

— Почему? Нет.

— Деньги — это не проблема, — проговорил тогда мой друг. — Проблема в другом.

— В чем же?

— Не понимаю: зачем тебе все это надо?

Я не ответил. Некоторые листья уже отмирали от ветвей и, кружась в не защищенном от ветра, синем пространстве, опускались на холодеющую землю.

— Зачем? — повторил мой друг.

— А тебе зачем этот маскарад?

— Жить хочу интересно.

— И я тоже хочу жить.

— Живи, — пожал плечами Цава.

— Но согласись: у нас такая содержательная жизнь… такая она удивительная, что каждый из нас… каждый… может оказаться в камере смертников. Или ты не согласен?

И друг Цава, пройда и оптимист, двурушник и актеришко, искуситель женских сердец и скалдырник, мздоимец и эгоцентрист, сукой-буду-не-забуду, проговорил:

— Да, я бы не хотел сейчас оказаться на месте…

Режиссер буйствовал на сцене, он требовал от великой актрисы, чтобы она перешла в другую эпоху:

— Да, я — Арман, великолепный светский щеголь! А ты — Маргарет, ты Дама с камелиями, ты удивительна и прекрасна!

— Мне нужно переодеться, — просила Зинаида.

— Нам не нужны одежды! — смеялся М. — И так на наших плечах одежды эпох. Начинаем. Сигизмунд! — Из оркестровой ямы появился дирижер. — Поиграй нам, товарищ! — И упал на колени перед актрисой. — «Я не покину тебя больше… Слушай, Маргарет, мы сейчас же уедем отсюда. Мы никогда не вернемся сюда… Будущее принадлежит только нам…»

Маргарет. Говори! Говори! Я чувствую, как моя душа воскресает от твоих слов, как мое здоровье возвращается от твоего дыхания… Я говорила сегодня, что только одно может спасти меня… Я уже не надеялась, и вот ты! Не будем терять времени, будем жить, моя жизнь ускользает, но я остановлю ее на лету… Но скажи, скажи мне еще раз, что ты любишь меня!

Арман. Да, люблю, Маргарет, вся жизнь моя принадлежит тебе… Что с тобой, Маргарет? Ты бледнеешь?!

Маргарет (приходя в себя). Не бойся, друг мой! Ты не знаешь, я всегда была… упадок сил… Но это быстро проходит. Смотри, я улыбаюсь. Я полна сил, все хорошо… Это — порыв к жизни!

Арман. Ты дрожишь…

Маргарет. Ничего, ничего!

Арман. Боже мой, Боже мой! Скорее за доктором!

Маргарет. Но если твое возвращение не спасло меня, то ничто не спасет… Рано или поздно человек должен умереть от того, чем он жил. Я жила любовью и умираю от любви.

Арман. Не говори так, Маргарет. Ты будешь жить, ты должна жить.

Маргарет. Я умру, и у тебя останется обо мне чистая память… При жизни всегда будут пятна на моей любви… Поверь мне… Поверь, умирать нетрудно… Никогда не было так хорошо…

М. Осторожно целует родное лицо:

— Ты великая! Ты бессмертная! Ты вечная! Вечная!!! — Орет: Сигизмунд! Кого хоронишь, каналья!!! Иди сюда и смотри и запоминай: перед тобой Актриса! Смотри и запоминай!

— Зиночка, простите меня… я… я… никогда больше, — лепетал старый еврей, прижимая к груди скрипку.

Актриса молчала, слушала штормовое сердце М., а тот требовал:

— Сигизмунд! Золотой! Что-нибудь… великое!..

— О! Для вас таки!.. Я… я…

— Что-нибудь… прозрачное… с синевой… вечное… как молодая осень…

И заиграла скрипка. И под ее звуки медленно танцуют двое, он и она, великий режиссер и великая актриса.

— И никого нет, — говорит она.

— Нет? — переспрашивает он. И кричит: — Эй-е-е-е!

— Эй-е-е-е! — Она тоже кричит.

— Эй-е-е-е! — И в глубине, на огромном полотнище, проявляется ТЕНЬ, своими очертаниями напоминающая известный портрет — рука вождя приподнята в приветствии, и кажется, над миром навис карающий, безжалостный меч.

— Эй-е-е-е! — И зажигаются, вспыхивают яркие тысячегранные огни. ТЕНЬ на полотнище начинает точно плавиться.

— Эй-е-е-е! — И сцена заполняется актерами Первого революционного театра.

И играет скрипка, и в ее звуках — голоса эпохи, прекрасной, яростной и трагической.

И еще в этой эпохе звенит колокольчик — это М. несет колокольчик над собой и актерами, словно окропляя себя и их звуками: дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзиньдзинь между землей и небом на высоте горизонта пространства вольного власть выстрел точно подзатыльник и он упал но еще жил жил и быть может поэтому так счастливо сучил ногами по тяжелому полу камеры следственного изолятора агонизируя в бурлящей эмбриональной волне испражнения крови оргазма и памяти.

Уже потом, после всего случившегося, я, анализируя события, попытался понять, в чем же была наша ошибка, которая привела к трагической развязке.

Ошибки не было. Была бессмысленная, запрограммированная на исполнение смертного приговора работа чудовищного механизма разваливающейся власти.