Провидение зла - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Малицкий cтр.№ 69

– Хоть Лучезарным, – вставила Планта. – Только между одним и другим должны пройти уже сотни тысяч лет!

– Это да, – поморщился Хортус. – Хотя никто не проверял. Но полторы тысячи лет назад все мурсы Лучезарного были просто мурсами. Сколько их уцелело, никто не знает, потому как подсчитать мертвенные тени почти невозможно. Говорят, что их была тысяча. Другие говорят, что и машару на бешеных быках тоже были мурсами. Но про машару упоминается, что это были люди, захваченные мурсами. То есть подразумевается, что могилец может взять тело человека и распоряжаться им. Понятно?

– Син – мурс? – недоверчиво протянул Литус.

– Вот, – кивнул Хортус, – ему тоже не понравилось. Ощупывать себя начал. А что там выщупаешь? Но у меня больше ничего. Насколько я могу предполагать, после сожжения Энки призвать кого-то в наш мир стало невозможным. Так что у нас для нашего предположения – шесть аксов и один ашур.

– Или мурс, – не согласилась Планта. – А если мурс захватывает тело хорошего человека? Может быть, он сам становится лучше?

– Ну, точно, – хмыкнул старик. – А если собака кусает доброго человека, то псина добреет на глазах. Что я могу добавить? Я не знаю по имени ни одного мурса, вообще бы с ними не встречаться, ни одного акса и, тем более, даже того единственного ашура, если уж тот погорелец был ашуром, а не просто слабым человеком. Но кое-что я вычитал все же. Понятно, что мудрый долгожитель не будет топать по земле под одним и тем же именем век за веком, но не только Сину отказывает в этом мудрость. Парочка имен звучала и иных. Запоминай. Первое – Виз Винни. В некоторых трактатах оно упоминается как имя главы Ордена Смерти, который вроде бы находится где-то в Сухоте, то ли в Эссуту, то ли еще где, что само по себе невероятно, но имя повторяется в разные века.

– Женщина? – удивился Литус.

– О, – рассмеялся старик. – Женщины гораздо опаснее мужчин. Тебе еще предстоит это узнать. А ты, Планта, лучше заткни уши. Так, а второй-то… Вот в одном уложении за позапрошлый век мне попалось имя угодника Бенефециума. Он же имеется в описи магов Бэдгалдингира столетней давности. Конечно, под одним и тем же именем могли отметиться в летописи и разные люди, но вряд ли это случайность. Имя редкое все-таки. Син ничего мне об этом Бенефециуме не рассказал, но и не стал спорить со мной. А он об угодниках знает все. Так что и он тоже может оказаться тем, о ком мы говорим.

– Это все? – спросил Литус.

– Наверное, – развел руками старик. – Разве только еще Сол Нубилум, Великий Мастер Ордена Солнца меня поразил. Мальчишкой помню его приезд в Эбаббар, а тут недавно гляжу из окна башни, опять его кортеж тянется, а он сам словно и не переменился. Специально полез в уложения, так нет, всплыл этот колдун всего лишь сотню лет назад. А это обычное дело среди высших магов. Что такое для них сто пятьдесят лет? Да ничего. Просто слишком молодо он выглядит. Эх, будь я магом!.. Ладно, парень. Уже поздно. Это все, что ты хотел узнать? Спрашивай, а то ведь я отправлюсь спать, как бы это ни укорачивало мою жизнь. Что морщишься?

– Бок побаливает, – признался Литус. – Но это не главное. Пройдет. Главное – другое. Что такое паутина Ордена Смерти? Что такое – не все, что называется именем, носит его, или не все, что носит имя, называется им? Что такое, бесполезно отрезать уши, если слушает голова? Почему трусы записывают то, что боятся молвить? И кто такие три ведьмы?

– Это все? – мрачно спросил Хортус.

– Да, – пожал плечами Литус. – Хотя тебе известно, что я искал тогда в хранилище.

– Известно, – тяжело вздохнул Хортус. – Начну с того, почему трусы записывают то, что боятся молвить. Так вот это про меня… Потому что язык от страха прилипает к небу, а руки пока еще слушаются! А вот прочие твои вопросы….

Старик с тоской посмотрел на дочь.

– Что ты замолчал? – спросил Литус.

– Тебе не понравятся мои ответы, – сказал Хортус.

Дорога неожиданно показалась легкой. Несколько раз начинал хлестать дождь со снегом, но северный ветер сносил тучи к югу и к западу, словно пытался принудить и трех путников – дакита и двух девчонок повернуть к Светлой Пустоши. Сор только посмеивался, уводил спутниц к северо-западу распадками, огибал заросшие лиственницами холмы, спускался в овраги. Когда издалека доносился лай собак, заставлял лошадей шагать по воде, перебираться между утесами по каменным осыпям, сетовал, что, если калбы пойдут по следу, и вода не во всякий раз спасет, и лая не услышишь, не лают вирские псы.

– Плохой лес, плохой, – повторял он на коротких привалах. – Больной, мусора много, сейчас голо все, а поднимется ядовитая трава – вовсе не пройдешь через чащу, будет жечь, колючки раскинутся, замучаешься хвосты лошадям расчесывать да брюхо чистить. И смотри-ка, у всех деревьев ветви растут в сторону от Светлой Пустоши, а с ее стороны и кора как трещинами посечена, и ни веточки, ничего. И так с любой стороны от поганого места, с какой ни зайди. И зверя мало. Нет почти. Ни зверя. Ни птицы.

– А в самой Пустоши? – спрашивала Кама, прихлебывая из котелка горячий травяной отвар. – Там ведь есть деревья?

– Там много чего есть, – хмурился Сор. – Но там все другое. И деревья там тоже другие.

– А что, дозорные заходят в Пустошь? – спросила Фламма.

– Редко, – признался Сор. – И опасно, и нечего там делать. Ложкой моря не вычерпаешь.

– Зачем они тогда вообще нужны? – не поняла Фламма. – В Ардуус возвращаются стражники из дозоров, теперь уже реже, потому что король… Пурус свеев нанимает, но все равно – разговоров всякий раз на месяц. Таких чудовищ описывают, что ночью не уснешь! Врут все?

– Врут, конечно, – усмехнулся Сор. – Дозор не против чудовищ, хотя, как сказать, бывает, выползает какая-нибудь мерзость наружу. Но я давно этими тропами не ходил, не знаю точно. Да и здесь не Сухота. Всякая мерзость известна и изучена. В последние годы, правда, я слышал, стало появляться кое-что новое, но и то, на слово верить дозорным нельзя. Не только потому, что врут. Дурит Светлая Пустошь несчастных, что забредают в нее. Те ведь могут увидеть то, чего и нет на самом деле. А то, что есть, оставят незамеченным.

– А что есть? – заинтересовалась Кама.

– Разное, – пробормотал Сор. – Есть город Уманни на северо-западе – старый и как будто уснувший. По северу Пустошь и реку захватила, и на нахоритский берег перехлестнула. Деревни есть и села, которым уже полторы тысячи лет, а они как будто только что покинуты жителями. Так это или нет, не знаю, но говорят. Знаю точно, барки еще на полпути к Уманни вплывают в кольцо ужаса. Что там случается, не на ночь рассказывать. Но когда в лодке, да еще народу достаточно, еще терпимо. На краю Уманни пристань, куда эти барки с паломниками приходят. От пристани лежит путь к священному холму Бараггала. Первые пять лиг все то же кольцо ужаса. Затем двадцать пять лиг паломники, ведомые храмовниками, идут через кольцо смерти. Названьице еще то, но там как раз некоторые и остаются. Еще двадцать лиг через кольцо теней. Между кольцами – часовни. Протянуты канаты для рук. Выставлены ограды, увешанные амулетами и оберегами, паломник должен повесить десять оберегов. Каждому паломнику выдается повязка на глаза, потому как если не видеть ужас, он не трогает сердце. Или не так трогает. Но и в повязках некоторые не доходят до холма. Так и падают. Но те, кто доходит, а их большинство, поднимаются на холм. Там, за оградой, построенной еще полторы тысячи лет назад, на фундаментах четырех святых башен Бараггала, разрушенных Лучезарным, стоят четыре зиккурата четырех храмов. И между ними маленький храм. Храм Единого Творца. Но он пуст. А в четырех храмах постоянно идет служба во славу Энки. И паломники отдыхают между этими храмами, чтобы, набравшись благолепия, возвращаться домой. Но сам холм Бараггала стоит на краю кольца тьмы, ночь в котором не прекращается. И те, кто смелее других, или те, кто натворил в этой жизни гадостей больше других и хочет получить прощение небес, или те, кто тяжко болен и хочет получить исцеление, идут еще дальше. Дальше во тьму. Там уже нет ограды. Только веревка. Отпустишь – и ты пропал. А может, и не отпустишь, но все равно пропал. Пять лиг длиной этот путь. И в конце его во тьме стоит часовня, вокруг которой на пять шагов во все стороны – день. И часовня построена на том месте, где Энки сжег себя. И построена она паломниками. Каждый приносил по камешку. Камешки перекладывались амулетами. Швы замазывались глиной, разведенной с яйцами, молоком, творогом. Только не верю я в эти прощения и исцеления. Вот и все.