Кавалер по найму - читать онлайн книгу. Автор: Василий Казаринов cтр.№ 42

Вали давно нет в нашей охранной конторе — ходили слухи, что он перебрался на жительство за границу. Но и это неважно.

Важно другое: именно Валя Ковтун — после того как меня с позором вышибли из конторы — занял мое место личного охранника клиента, которому я как-то под горячую руку свернул челюсть.

Раздумывая об этом, я отвлекся от наблюдения за дорогой и легонько тюкнул в зад притормозивший на перекрестке у площади красный «жигуль». Никакого урона нашим машинам этот легкий тычок не нанес, и тем не менее из красного автомобиля вывалился могучий молодой человек, в тяжелой, косолапой, валко раскачанной походке которого угадывалось родство с Ursus arctos, а точнее, с тем подвидом, который объединяет медведей гризли.

Я опустил стекло со своей стороны.

— Ты чего, придурок? — гулко прогудел он.

— Отвали, — глядя перед собой, отозвался я, — иначе я тебя закопаю.

Наверное, в моем тоне было что-то такое, отчего молодой человек без лишних слов вернулся в свою машину.

Я усмехнулся про себя. «Отвали, иначе закопаю» — это ведь любимая фраза Вали Ковтуна.

— Как хорошо, что ты позвонил. Я уже начала беспокоиться. И даже выпила немного водки, чтобы расслабиться, как ты учил меня. Совсем немножечко, два птичьих глотка. Знаешь, это помогает…

Я лег на диван, прижав телефонную трубку к уху, и уставился в потолок, по которому прополз отблеск желтоватого света, брошенного фарами припозднившегося автомобиля, завернувшего во двор.

— Беспокоиться? С какой стати?

— Я же говорила, что чувствую тебя… И мне кажется, даже вижу. Сейчас ты лежишь на диване и смотришь в потолок… Ну, я угадала? Угадала, угадала, не отпирайся!..

Она помолчала, тихо дыша в трубку, и мне почудилось, что за особым ритмом этого дыхания, его настроением угадывается движение ее губ, напоминающее слабую улыбку.

— Просто у меня очень острый слух. Мне кажется, я слышу то, что обычному человеческому слуху недоступно.

Выходит, мы родственные души, подумал я.

— Просто человек, разговаривающий лежа, дышит иначе. Его голос неуловимо меняется, делается глуше, что ли… Вот я и предположила, что ты сейчас лежишь.

Я тихо рассмеялся:

— Какой же ты чуткий, внимательный и умный зверек!

— Ну иди ко мне. Не бойся, Шерлок не станет ворчать, он уже спит. Свернулся уютным калачиком на подстилке около моей кровати и тихонько посапывает во сне. А иногда поскуливает, — скорее всего, он во сне на кого-то ругается. Вот я думаю — а что за сны ему снятся? Ведь снится же что-то…

— Конечно, снится, всему живому что-то видится во снах: зыбкие, туманные образы, прорастающие из прошлого.

— А тебе?

— Мне — нет. Прошлое существует отдельно от меня, обособленно, автономно. Как посторонний запах. Или промельк призрачного света. Или чей-то образ, застывший в зеркале, хотя отразившийся в нем человек давно ушел. Или вещь. Да, вещь — как та тетрадка, что лежит в ящике стола.

— Расскажи мне…

— Да нет, ни к чему. Зачем тебе чужие проблемы?

— Ах какой ты… Я ведь говорила тебе — не носи в себе эти тяжести… Подожди, я выберусь из-под одеяла, вот так. Теперь наклонюсь, подставлю плечо… Ну же, не бойся, я привычная, мне приходилось носить тяжести, я не согнусь. Давай, вдвоем эту лямку тянуть проще.

Я встал, прошел к столу, выдвинул ящик. На дне его лежала тонкая ученическая тетрадка — прежде такие стоили две копейки, не знаю, сколько они стоят теперь. Я включил настольную лампу. Густой зеленый свет старого плафона окатил покойницким цветом мои руки. Пальцы слегка подрагивали.

Я положил перед собой тетрадку, открыл ее.

«Митя, Митечка, дорогой, я знаю, ты найдешь эти мои записки в нашем каменном дупле, служившем нам в детстве почтовым ящиком — для обмена романтическими посланиями. Увидев тебя сегодня в окне, я поняла, что не смогу тебе этого рассказать, не смогу видеть твои глаза. А так, когда я наедине с этой ученической тетрадкой, мне проще…

Я знаю, тебе будет больно читать это, но ты должен все знать. Я думала о тебе все это время. И о том, какую же ты правильную выбрал для себя стезю: быть биологом в наше время, наверное, не слишком престижно, но, с другой стороны, иначе и не понять этот мир, в котором царит неприкрытое скотство… Я знаю, о чем говорю, все это испытала на себе.

А как же все славно начиналось, Митя! В газете я наткнулась на объявление о наборе профессиональных танцовщиц для работы за границей, речь шла о Греции.

Ты ведь все время называл меня Ласточкой. И как биолог конечно же знал, что птицы мы перелетные, зимуем в теплых краях. Господи, знать бы заранее, что именно туда меня и занесет проклятая судьба… Поначалу все шло как нельзя лучше. Когда уезжала, был март, кислый, сырой, насморочный, а в Салониках было тепло, сухо, светло. Казалось, что вырвалась из мрачного подземелья в верхний, надземный мир, состоящий из одного солнца, зеленоватого моря и голубого неба. Там Белая башня, похожая на беременную шахматную туру, стережет набережную, там палисадники с красными лавочками и стриженными под Анджелу Дэвис кустами, а бронзовый завоеватель Александр Великий одной рукой поднимает на дыбы своего коня, увязшего в мраморном постаменте… В том марте я вот так же рвалась — на волю! мир велик! — прочь от изнурительной дрессуры в небольшом, с зеркальными стенами, зале, где стоит несмываемый запах пота, прочь от аляповатых сарафанов а-ля рюс, положенных артисткам ансамбля народного танца, от окрика постановщика „суши зубы!“ — на нашем языке это означает приказ напялить на лицо дежурную улыбку.

А что на воле? Контракт с фирмой „Интернэшнл дэнс-шоу“, согласно которому тебя везут в Грецию на работу в приличные респектабельные клубы: 22 доллара в день, работа не больше 6 часов — словом, ничего, жить можно. Респектабельный клуб обернулся задрипанным баром на окраине, и танцевать там нужно голой, а потом выслушивать прозрачные намеки хозяина заведения Костакиса, жирного борова с идиотским зачесом, маскирующим лысину. Круглоглазый, коротконосый, с отвесно падающей верхней губой, он напоминал английского бульдога. Никуда ты не денешься, ласковым тоном уговаривал Костакис на ломаном английском, твой паспорт у меня, в полицию идти без толку, потому что полиции я плачу из своего кармана… Месяца через полтора, как-то ночью, он врывается ко мне в комнату и тащит куда-то в одной ночной рубашке: на сцену, говорит, на сцену, у нас сегодня закрытое шоу для избранных людей…

Раскаленный свет софитов бил прямо в глаза, я растерялась совершенно и пришла в себя, только почувствовав прикосновение рук Костакиса. Резким движением он разорвал мою ночную рубашку, и по темному залу бара пронесся гул одобрения. Когда одна его рука больно сдавила мне грудь, а другая скользнула в трусики, я все поняла и попыталась вывернуться из его жестких объятий — отбивалась, царапалась, как кошка, — но куда там, он был сильнее меня… Опрокинув меня на пол, Костакис начал свое дело грубо, зло, резким толчком, я закричала от ошпарившей меня боли, и этот мой протяжный вой, похоже, привел публику в полный экстаз. Трудился он надо мной долго, в ритме отбойного молотка, а когда все это кончилось под восторженный вой зала, я, совершенно разбитая и будто вывернутая наизнанку, сумела наконец встать на четвереньки и поползла к выходу со сцены. Впрочем, это было только начало шоу — кто-то вошел в меня сзади, и, сколько времени это продолжалось, я не знаю: они поднимались на сцену один за другим, иногда — по двое, а когда за меня взялись сразу трое рокеров в черных кожаных куртках, я просто отключилась.