Стараясь сообразить, что же такое произошло, он произнес растерянно и недоумевающе:
— А?
Варвара встала, отряхнула юбку и произнесла, неловко отвернувшись:
— Вот еще, ей-Богу...
Митька даже лоб потер: почудилось, что ли?
— Ну, шабаш, работнички, — проговорил Филимон Колесников. — Уморился. Остальное завтра закидаем.
Но в это время к скирде подъехали три подводы с сеном. На переднем возу сидели Андрон Овчинников и Егор Кузьмин.
Едва подводы остановились, как из ближайшего переулка выскочил Захар Большаков. Он будто стоял там и караулил их прибытие. Следом за ним подошли Смирнов с Корнеевым.
— Егор! Откуда это?! — почти задыхаясь, прокричал Захар.
Егор Кузьмин ничего не успел ответить, потому что Овчинников соскользнул с воза и высыпал беспорядочную кучу слов:
— Мы, значит, за ущелье к Камышовому озеру... Да черта ли там, полдня потеряли. Поворачиваем коней назад. И тут глядим — Егорка прет на лыжах — марш в Пихтовую падь. Ну поехали... Снегу — по пояс, пробиваемся. И в Мокром логу, за кромкой леса, они и стоят, миленькие, — три сугроба стоят, да и только... Вот ведь, а! Я говорю: «Сомневаюсь». А Егорка: «Езжайте, топчите дорогу...»
— Постой, — перебивает его Корнеев. — Что стоит? Какие сугробы?
— Дык сено! Стожки то есть под снегом... Подъезжаем это, глядим... я говорю: «Сомне...» — И махнул рукой, будто отчаявшись, что все равно не поймут.
К возам подошел Устин Морозов. Снова вывернулся откуда-то Илья Юргин.
— Вона! — сразу завопил он, — В колхозе сена невпроворот, а они у людей отбирают! Ишь умники! Н нет, я жаловаться буду! Там поймут!
Захар Большаков шагнул вплотную к Морозову:
— Я же чуял, в Пихтовой пади надо глянуть. А ты...
— Что я? — переспросил Устин, поднимая глаза на председателя. — Я ведь не говорил, что в пади ничего нет...
— Постой, постой...
И Захар вдруг вспомнил, как месяц назад они с Егором Кузьминым объезжали прошлогодние сенокосы. Когда подъезжали к Пихтовой пади, очередь становиться на лыжи была его, Захара. Но Егор вдруг выпрыгнул из саней, сказал:
— Ты сиди: и так умаялся. Не шутка в твои-то годы. Сам сбегаю, гляну — за той кромкой леса мы вроде ставили два стожка.
— Три, — поправил Захар.
— Я — мигом...
Захар действительно устал до невозможности и был благодарен Егору. Тот вернулся со своим обычным:
— Ни клока.
Это означало, что сено отсюда давно, еще до снега, вывезли к фермам. А теперь оказывается...
— Егор, Кузьмин! — крикнул председатель. — Ну-ка, иди сюда!
Егор стоял возле Варвары, что-то говорил ей, а дочь Устина Морозова беспокойно, даже испуганно крутила головой, поглядывая на отца. Он нехотя повернулся на голос, не спеша подошел к Большакову.
— Мы же смотрели с тобой в Пихтовой пади? Ты сам смотрел.
Егор устало поднял голову, бросил взгляд на Устина, потом на Юргина, застывшего на одном месте, превратившегося в столб, и проговорил:
— Не заметил под снегом.
Устин Морозов переступил с ноги на ногу, усмехнулся тяжело:
— Вот и верь тебе...
— Ничего не понимаю, — проговорил председатель. — Ты что, Егор, за дурака меня считаешь?! Как это не заметил? Если не знал, что в Пихтовой пади есть сено, зачем людей туда завернул?
Егор Кузьмин опять поглядел на Устина и проговорил так, будто отвечал не председателю, а Морозову:
— Фрол Курганов мне сказал. Вчера лазил по тайге на лыжах и наткнулся...
— Фрол? — переспросил удивленно Большаков. — Ну-ну... Может, ты, Борис Дементьевич, объяснишь, как все это понять? — спросил он у Корнеева.
— Н-да... — задумчиво произнес агроном.
— А чего тут объяснять! — подал вдруг голос Колесников. — Стожки за кромкой леса были поставлены. Все тут яснее ясного. Хитрецы-мудрецы!
И, ничего больше не прибавив, ушел.
Петр Иванович переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять: что же произошло?
— Ладно, разберемся, — проговорил Захар Большаков. — Сваливайте, а завтра до свету всех своих возчиков отряжай в Пихтовую падь. Слышь, Устин?
— Не глухой, — тихо и виновато откликнулся Морозов, — За пару дней все, сколько там есть, вывезем.
— Завтра ж утречком редактора надо до полустанка подбросить, — сказал Корнеев.
— Да, да, чуть не забыл, — кивнул Большаков, — скажи Фролу, чтоб подводу дал.
— Будет сделано, — бесстрастно промолвил Устин.
— А может, Петр Иванович, подождешь все же? — повернулся председатель к редактору. — Мой примус Сергеев обещался завтра к обеду наладить. Вот ведь случится же... Да и грузовики во второй половине дня пойдут туда за жмыхом.
— Да нет, Захар Захарыч, срочные дела в редакции. Ничего, я с удовольствием в санях прокачусь.
— Ну, гляди...
И все разошлись в разные стороны. Остался только Егор Кузьмин и стал помогать Митьке с Филимоном сваливать воз. Никулина спросила сверху:
— Еще, что ли, будем работать? Или слазить нам? Помогите тогда слезть.
Митька молча взял с саней веревку, перебросил через скирду.
— Держи крепче, — сказала Клавдия и стала спускаться по противоположной стороне скирды, держась за эту веревку.
— И упадешь, так не расколешься... Не стеклянная, — ухмыльнулся Митька, к которому начало возвращаться хорошее расположение духа.
Конец веревки в руках Митьки ослаб — значит, Клашка спустилась. Очередь была за Иринкой. Однако та не трогалась с места.
— Ну, а ты чего? — спросил Митька. — Ночевать там собралась? Зарывайся тогда в сено, там тепло.
— Да уж ты-то знаешь, тепло или холодно, — насмешливо сказала Ирина.
— О-о... — протянул невольно Митька и помрачнел, догадываясь, о чем говорит Иринка. — Так... Держи, Егор, конец. Барышня, оказывается, капризная.
Но не успел Егор взять из рук Курганова веревку, как Иринка, оттолкнувшись от скирды, прыгнула вниз, на кучи сваленного сена.
— Ты что делаешь?! — испуганно закричал Митька, когда Иринка уже оторвалась от стога. Закричал так, будто его крик мог подхватить Ирину и мягко поставить обратно на скирду. — Что ты делаешь?
Иринка упала на сваленное с возов сено и кубарем скатилась прямо в снег. Митька подбежал к ней и закричал еще громче:
— Дура! Ведь там вилы!