Письма на воде - читать онлайн книгу. Автор: Арина Холина cтр.№ 48

– Никит, только без обид, – попросила Саша, когда вышла с ним на кухню покурить. – Ты не мог бы… Ну, вести себя как обычно. Папа, кстати, в машинах ничего не понимает.

Никита, разумеется, крякнул пару раз «А чего я?», но сник, угомонился и стал вести себя как приличный человек.

– Ты уверена?.. – прошептала Агния Богдановна Саше на прощание.

Саша фыркнула:

– В чем?!

И уехала, исподтишка пригрозив маме кулаком.

А Никита повадился ездить к Марине. У Марины не заладилось с новым мужчиной. Она плакала. Хотя такие, как Марина, не плачут – они рыдают взахлеб, заламывая руки, и время от времени швыряют что-нибудь об пол.

Марина ела безобидные таблетки, потом вызывала «Скорую» и Никиту. Возможно, она звала и любовника, который ее бросил, но он не ехал.

Марине нужны были деньги – у нее накопились долги. Никита спас ее кредитную карту.

Марина звонила ему ночью, говорила, что болит сердце, и еще раз перезванивала, когда Никита уже подъезжал к ее дому, и просила купить вишню в шоколаде и сигареты.

– Никита… – удивилась я. – Она ведь тебя использует…

– Мы же не чужие люди, – произнес он, потупившись.

– А я думаю, чужие! – обозлилась я.

Марина сломала ногу. Каталась на лыжах и упала. Болела она с размахом, потом ей понадобилось в больницу, снимать гипс.

Саша улетала в Турцию, и ее надо было отвезти в аэропорт.

– Саш, ты ведь можешь такси вызвать? – Никита позвонил ей ночью, от Марины.

– Конечно, – ответила Саша.

Она действительно могла вызвать такси. Это все могут.

В тот же вечер Саша уложила вещи Никиты, которые уже обжились в ее квартире, отвезла их мне и попросила забрать у него ключи. Она была спокойна, как памятник Пушкину.

Никита растерялся.

– Что я сделал не так? – возмущался он.

– Никит, мозги надо включать время от времени. Я понимаю, что они у тебя с постоянной нагрузкой не справляются, но иногда…

– Спасибо тебе! – воскликнул он с пафосом.

– Ну что ты, не благодари!

Никита просил прощения. Саша смотрела на его антраша с удивлением.

– Никита, если бы ты проспал, мы могли бы это обсуждать. Но зачем мне прощать человека, который пренебрег мною ради другой женщины? – Саша умела смотреть сурово, отчасти наивно, так, что под прицелом ее взгляда собеседник тушевался и забывал все свои доводы.

Она не могла его простить. И для этого было две причины.

Первая – если Саша не разобралась, и их отношения были не настолько открытыми, доверительными, и не было уверенности, что они хотят быть друг с другом, то и прощать нечего.

Вторая – если Саше померещилось, что она любит Никиту, а он в это время любил кого-то еще, и она была запасным вариантом, то можно, конечно, стать жертвой обстоятельств, но простить такого нельзя. Никто не прощает, когда его не любят.

– Ты боишься одиночества? – спросила я.

– Не знаю. Правда, – Саша пожала плечами. – Одиночество – непостоянная величина.

У людей так много страхов, что не всегда можно точно понять, чего именно ты боишься.

Пример великой, любимой, почти уже канонизированной Фаины Раневской страшит, но нам с Сашей кажется, что это лишь один из мифов тех времен, когда определение «незамужняя бездетная женщина преклонных лет» относилось не к социальному статусу, а к диагнозу вроде саркомы легких.

Одиночество страшно лишь тогда, когда его боятся.

Моя соседка – теперь уже почти свихнувшаяся от старости дама восьмидесяти семи лет – даже в ее плачевном состоянии чувствует себя защищенной и довольной жизнью. У нее есть родственники, немного более внимательные к вздорной, если уж на то пошло, старухе благодаря завещанной им квартире; соседи, которые не бросят ее в беде, и основательно запуганные властной дамой социальные работники.

Далекие, из приморского города родственники зовут мою соседку к себе, но та упирается до последнего – ей не хочется попасть на иждивение, не хочется под опеку любящих младших сестер и племянников – ей действительно нравится жить одной. Ей даже умирать одной нравится.

Боимся ли мы одиночества? Привыкнув считать его чем-то вроде вампира, побаиваемся, но, скорее всего, знаем, что чудовищ не существует.

Мы с Сашей, при всей нашей взаимной любви, были разные. Но если что нас и объединяло, так это беспощадная ненависть к душевной распущенности. К скандалам, когда один на ходу сочиняет трагедию лишь ради того, чтобы выместить на другом посторонние обиды.

Никак не могу забыть ссору с одним из моих мужчин.

Звали его Игорь, и он был недоволен своим весом. Настолько недоволен, что за полтора наших общих года поправился еще килограммов на семь, но каждый день обещал придерживаться диеты, повторяя: «Я толстый, боже мой! Я урод!»

Он, и правда, как-то раздался вширь.

– Послушай, чтобы похудеть, надо нормально есть, но всегда чуть недоедать, – посоветовала я из самых лучших побуждений.

Я тогда была наивна и полагала, что в случае, когда человек ежечасно жалуется на свои проблемы, он действительно хочет их решить. На самом же деле в большинстве случаев это означает лишь то, что он либо хочет поговорить о своих проблемах, либо надеется услышать от других, что никаких проблем у него не существует.

Игорь ничего не сказал. Или сказал:

– Я понял.

– Обожаю твою задницу! – воскликнул он спустя полчаса. – Даже целлюлит ее не портит!

– А что там с целлюлитом? – насторожилась я.

В то время я как раз ходила на психотерапию, много нервничала и стала такой тощей, что можно было разглядеть очертания моих внутренних органов. Никакого целлюлита у меня не было. Ну, почти.

– Какого черта! – закричал мой друг. – Разве нельзя выбрасывать за собой все эти… – Игорь схватил и подбросил обертки от конфет.

– Ты чего? – растерялась я.

– Да ничего! – крикнул он и выбежал из комнаты, разумеется, хлопнув дверью.

Всю ночь продолжалось веселье.

– Куда ты дела пульт от телевизора?!

– Гарик, я телевизор последний раз смотрела, когда еще «Намедни» показывали…

– Б…х…еб…ть! Какого хрена ты поставила на диван тарелку с едой?! Я же просил!

Мы оба уставилась на окурки, разбросанные на подушках.

– Гарик. Это ты плюхаешься на диван так, что он аж подпрыгивает.

– Да, я жирный!

И опять дверь с грохотом ударилась о косяк.

– На кухню заходить противно! – это уже утром. – Что, так трудно посуду помыть?!