Лесовичка - читать онлайн книгу. Автор: Лидия Чарская cтр.№ 71

Зиночка не может смотреть на меня без слез. Дети льнут ко мне беспрерывно.

Через неделю я уезжаю с Манефой и Уленькою. Это уже окончательно решено.

Целое утро мать Манефа читала мне житие Симеона Столпника.

Я слушала ее монотонный голос и думала свою думу. И вдруг неожиданно прервала чтение:

— Матушка!

Она вскинула на меня свои строгие глаза, однако сдержала свой гнев и спросила почти ласково:

— Что тебе, девонька?

— Матушка! Я охотно, да, я охотно пойду в монастырь… Схороню свою молодость в келье… Только… дайте возможность Зине пробиться пока… Дайте ей в долг денег, матушка… Она честная… Она возвратит вам, когда поправятся ее дела… Дайте хотя немного… на первое время… Тогда я пойду за вами вполне спокойная…

Мать Манефа долго смотрела на меня, как бы испытывая мою искренность. Очевидно, глаза мои не лгали.

— Хорошо, — произнесла она холодно, — я оставлю им порядочную сумму в день отъезда. А теперь слушай далее житие святых.

— Да, я слушаю, матушка, слушаю. Я теперь спокойна, — ответила я.

Завтра мы уезжаем.

Утром я ходила в церковь с Уленькой. На обратном пути я ее спросила:

— Уленька, почему вы отплачиваете мне злом за добро?.. Неужели вы забыли, что я спасла вашу жизнь когда-то…

— Что? Каким злом?.. Бог знает, чего вы не выдумаете, девонька! — так и встрепенулась она. — Да неужто я вам зла желаю?..

— Да!.. Вот разыскивали меня, а теперь помогаете матушке запереть меня в монастырь…

— Ксеничка! Девонька! Опомнись! Что вы говорите… Это дьявол смущает вас, девонька… Гоните, гоните его! Спасение, радость небесную мы готовим вам… Спасти вас желаем. Не в миру бо, а в чине ангельском обрящете спасение… — задыхаясь от волнения, говорила она.

Я махнула рукой. Что я могла возразить ей? У нее свои убеждения, свои взгляды. Она неисправимая фанатичка до мозга костей.

Бог с нею!

Чего же волнуюсь я?

Раз Зиночкины дела устроятся, мне не страшно мое будущее, не страшно совсем…

Целый день мы провели вместе, я, Зиночка, Валя и Зека. Оба мальчика точно притихли. Даже малютка Зека перестал играть и смеяться и не отходил от меня. Валя приютился у моих ног.

Я рассказала им в последний раз сказку-быль про Ксаню-лесовичку.

Мать Манефа и Уленька ушли в церковь. Теперь они убеждены, что можно оставить меня спокойно. Они уверены, что я не убегу от них больше. Они дадут Зиночке возможность вздохнуть немного, а я им за это отдаюсь вполне, пойду в монастырь…

Монастырь, так монастырь! Моя душа спокойна. Чего же еще мне желать?

Печально прошел этот вечер.

Все легли спать рано… Завтра надо встать с восходом… Поезд отходит в 7 часов утра. Я тоже ложусь, но едва ли я засну. Ведь завтра решается моя судьба. Завтра!

Мать Манефа и Уленька спят за ширмами.

В шесть часов их разбудят. В шесть часов поднимутся все, и начнется суматоха. Проснется Валя и недоумевающе откроет свои не детски серьезные глаза… Свернувшись клубочком, он тихо похрапывает на моей постели…

Бедняжка, как он горько наплакался вчера. — «Ты уезжаешь, тетя Китти! Ты уезжаешь!»

Этот голосок до сих пор звенит в моих ушах… Да, я уезжаю, милый, маленький Валя!..

Багровое солнце встает на востоке. Последнее солнце моей свободы! Последний час свободы, последний!

Моя рука, вооруженная пером, дрожит, когда я пишу эти строки.

Через три-четыре дня я уже не буду на воле. Через четыре дня я проснусь в тесной монастырской келейке под звон обительских колоколов…

Мать Манефа отвезет меня туда, не заезжая в свой монастырский пансион. И никогда, никогда я не увижу более свободного вольного старого леса!..

Никогда! Никогда! Никогда!

Эта мысль приводит меня в бешенство исступления… Меня, дочь леса, лесовичку, лишают воли лесной! Берут от жизни и замуравливают в каменные стены ненавистной монашеской кельи!..

А что… если?..

Все спят… Никто не услышит, как я открою дверь и… и уйду, убегу отсюда…

О, я скорее готова стать последней нищей и умереть с голоду где-нибудь в лесу, нежели… нежели.

Благая мысль! Решено… ухожу… ухожу на волю, на свободу… Умрет свободною Ксаня-лесовичка… Прощай, Зиночка!.. Прощайте, дети!..

Дети?

А они не умрут с голоду разве, когда я уйду? Мать Манефа разгневается и не поможет Зине. Не поможет ни за что. Подумает, что та в заговоре со мною и… и… они погибнут от голода и нужды, как погибали уже до появления монахинь. Нет, никогда не погублю я Зиночку и ее детей. Ксаня-лесовичка, пусть тесная келья, пусть тюрьма… Пусть погибаю я одна, в тоске и одиночестве, но не другие…

Не другие!..

Страница дописана.

Последняя страница!.. Солнце заливает мансарду… За ширмой шорох… Это проснулась мать Манефа… Сейчас проснутся и все. Перо падает из рук… Мое сердце трепещет…

Это последние строки свободной Ксани…

Последние!..

Милый дневник, прощай!

Старый лес, прощай!

Прощай, свобода, воля, радость жизни, Зиночка, дети, все прощайте!..

. . . . . . . . . . . . . . .

На этом обрывается дневник Ксани.

Бледная, с темными кругами под глазами, сходила по шаткой лестнице Ксаня со своей мансарды в сопровождении Уленьки и матери Манефы. Зиночка стояла наверху лестницы и, одной рукой обнимая детей, другой крестила отъезжавшую. И Зиночка, и дети рыдали навзрыд. Они хотели проводить на поезд Ксаню, но этому решительно воспротивилась Манефа.

— К чему? Дальние проводы — лишние слезы!

Так решила монахиня, и облагодетельствованная ею Зиночка не смела возражать ей. Бледная, с тусклым взором сходила Ксаня. Большой, черный платок и монастырского покроя платье делали ее неузнаваемой.

К воротам подъехала громыхающая пролетка захолустного извозчика. Все трое сели в экипаж. Ксаня подняла глаза на окно мансарды. Заплаканные, печальные личики детей закивали и заулыбались ей оттуда сквозь слезы.

Извозчик дернул вожжами, и утлая коляска запрыгала по мостовой, прямо на вокзал.