Лесовичка - читать онлайн книгу. Автор: Лидия Чарская cтр.№ 59

Старый лес, луч месяца, пробивающийся сквозь зеленую листву деревьев, окружающих поляну: темный, глубокий колодец, дедушка-водяной, вытягивающий свое уныло-однообразное «Бреке-ке-кекс»… Как это ново и вместе старо! И вспомнив это старое, фея Раутенделейн заговорила хорошо заученные ею наизусть слова ее роли.

Какой-то, казалось, с усилием сдерживаемый шепот одобрения пролетел по театру… Точно пронеслось сладкое веяние ветерка…

При первых же звуках голоса дебютантки вся зрительная зала поняла, что хотя и начинающая, но далеко не заурядная актриса стоит перед нею.

И действительно, Ксаня точно переродилась…

Запахом сосен и свежего леса, соловьиными ночами, душистым лесным озером и знойною прелестью лета повеяло от слов Раутенделейн…

Свободно дохнула юная грудь Марко… Вольно и радостно почувствовала она свое перерождение в прежнюю лесную Ксаню… Легкая, грациозная, скользила она по сцене, шутила с дедушкой-водяным и со страшным лешим, прыгавшим с настоящею козлиной ловкостью Кущиком. Появилась ведьма-Ликадиева, упрекавшая в безделье Раутенделейн. Смехом звонким и беспечным, таинственным и русалочьим в одно и то же время отвечала Ксаня. И откуда брался этот смех у всегда угрюмой, нелюдимой и печальной лесовички!.. Появились легкие эльфы-подруги, феи, лесные нимфы и закружились в легком танце. И фея Раутенделейн закружилась между ними, тихо и нежно напевая грудным голоском:

Эльфа, смуглая сестра,

Посмотри, и я смугла.

Весь наряд из серебра,

Это бабушка плела…

Неподдельной веселостью, искренним, наивным детским весельем веяло теперь от красавицы-феи в изображении Ксани. Уроки грации, преподававшиеся ей Виктором в Розовской усадьбе, не пропали даром: она казалась воздушной и грациозной, как настоящая эльфа лесов.

Неожиданно проносится над лесом гулкий, протяжный звон, и лесные жители узнают, что колокол утонул в холодном лесном озере, свергнутый с высокой колокольни, вместе со своим мастером Генрихом Литейщиком. Колокол в озере. Генрих Литейщик разбился чуть ли не насмерть. Фея Раутенделейн видит впервые прекрасного, как принц из сказки, Литейщика — и сердце ее пробуждается впервые. Она чувствует, что есть мир чудесный и красивый. В нем живут, радуются и горюют люди, умные, смелые и могучие, такие, как этот Генрих. А Генриха уже нет подле. Его разыскивают и уносят его друзья в свое людское царство…

Раутенделейн грустит, Раутенделейн томится. Ей скучно и пустынно теперь в лесу. Ее тянет к людям, в их царство, к их полезной, смелой, прекрасной жизни. И, вся встревоженная, возбужденная и гордая, она бежит, не глядя на уговоры и просьбы бабушки-ведьмы и дедушки-водяного, бежит из родного леса…

— Туда, в далекое людское царство! — звучит над зрительной залой потрясающий, жуткий голосок Ксани, и она мелькает, чернокудрая, воздушная, в серебристо-зеленой одежде по сцене, как светлое видение…

Едва замер последний крик дебютантки, как бурным громом аплодисментов задрожал театр. Занавес, тихо шелестя, пополз книзу.

В кулисах метнулись красное, счастливое, вспотевшее лицо Арбатова, искаженные злыми гримасами лица Истоминой и ее сына и сияющие глаза Зиночки, весело кивавшей Ксане.

А она стояла безмолвная, побледневшая, еще не успевшая отойти от своего неулегшегося вдохновенного экстаза.

— Корали-Горская! Корали-Горская! — кричали между тем в зале все громче и громче.

Снова зашелестел занавес, снова взвился, и снова бледная, взбудораженная Ксаня очутилась перед тысячной толпою публики, бурно и шумно аплодировавшей ей.

— Кланяйтесь же! — долетело до нее откуда-то сбоку, и она машинально склонила долу красивую чернокудрую Головку.

— Браво! Браво! Корали! Браво! — неистовствовали Верхи и партер.

Откуда-то из ложи сорвалась роза, за ней другая, третья, и вскоре целый дождь цветов посыпался на сцену к ногам взволнованной дебютантки.

— Корали! Корали! — гремело по театру.

И она снова выходила на крики и аплодисменты, взволнованная, но довольная и радостная…

* * *

Словно в чаду прошла к себе в уборную Ксаня. Она опомнилась только тогда, когда чьи-то трепещущие руки сжали ее шею, а залитое слезами лицо Зиночки скрылось на ее груди.

— Ах, какой у вас талант, Корали, какой талант! Боже, какой талант! — чуть ли не прорыдала она.

— Где она? Давайте ее сюда! — загремел голос папы Славина за дверью, и он в сопровождении Арбатова появился на пороге уборной.

— Дитя мое! Позволь тебя расцеловать старому ветерану сцены! — произнес он, широко раскрывая свои объятия.

— Дай Бог тебе так же продолжать, как ты начала, дитя! — и в свою очередь старуха Ликадиева протискалась к Ксане.

— А я теперь ничего не скажу! Я после спектакля скажу, а пока я молчу… Молчу. Нет меня в театре… — шутливо твердил Арбатов, а у самого руки дрожали, и из глаз так и сыпались искры без счета, без конца.

Голова кружилась у Ксани. Она как будто еще не проснулась. Надо было переодеваться ко второму акту, а руки, обычно сильные руки, не повиновались ей. Сама она дрожала как в лихорадке.

И тут ее опять выручила Зиночка. Она без церемонии выпроводила всех из уборной и, с быстротою заправской горничной, переодела свою подругу в простой крестьянский костюм, который требовался по ходу пьесы.

Во втором акте фея Раутенделейн должна появиться в скромном домике Литейщика и убедить его уйти в лес и стать королем, властителем всего лесного царства.

Прозвучал звонок, заиграла музыка. Снова взвился занавес.

Ксаня, вполне готовая, стояла в первой кулисе, ожидая своего выхода.

— Ну, что, не боитесь теперь? — послышался за нею звучный мужской голос.

Она обернулась. Перед нею стояла Зиночка и рядом с ней молоденький артист Колюзин.

Что-то милое, открытое, что-то детски простодушное было во всей его высокой атлетической фигуре и в румяном безусом лице.

— От всего сердца поздравляю вас с триумфом и желаю дальнейшего успеха, — сказал он и сильно тряхнул руку Ксани.

Ксаня хотела было поблагодарить юношу, не над самым ее ухом послышалось шипящее: «Вам выходить, госпожа Корали!» И она, теперь без всякого уже страха, шагнула на сцену.

Со второго акта «Потонувшего Колокола» сказка уже развертывается в драму. Генрих Литейщик лежит умирающий в своей комнате. Его жена Гертруда плачет над ним. Ксане, едва она появилась на сцену, сразу бросилось в глаза злое выражение Истоминой, игравшей Гертруду. Она очень скверно в этот вечер вела свою роль. Появление более талантливой и юной, более счастливой соперницы изводило Маргариту Артемьевну. Прежде чем выйти на сцену, она долго шепталась с сыном и злостно улыбалась чему-то. И когда Поль, подмигнув матери, исчез за кулисами, она сразу успокоилась и притихла.