Огляделся вокруг — ни одной картинки, даже набросочка единого!..
Стал судорожно штаны натягивать тренировочные, так как выходные кровью были пропитаны, надел исподнюю майку, всунул ноги во вьетнамки, скоренько вышел и помчался к сто пятьдесят третьему.
Зойка добрая, думал Вова на бегу, дыша тяжело, как старая псина. Зойка в долг даст! Она знает, что я отработаю!..
Зюкина в сей момент сидела с сослуживцами в подсобке и с грустью обсуждала свой переезд в город Нью-Йорк.
— С легкими у меня что-то, — призналась продавщица. — Врачи рекомендовали океанский воздух.
— А наше море хуже? — поинтересовался кто-то.
— Лучше! — патриотично заявила Зойка. — Лучше! Но море не океан, и придется оставить Родину, пока болезнь не отступит…
Дальше поговорили об американской медицине, которая, конечно, впереди нашей, обсудили, чего закупать на проводы, а потом коснулись прикормленного Зюкиной бомжика, который, получается, сиротой остается.
— Мы его не бросим! — дружно пообещали. — К батюшке отведем!..
Зюкина грустно улыбнулась, сделала скорбное лицо и поведала торговому собратству:
— Умер мой бомжик!.. Двинулся на тот свет!.. Хоть и пьянью был, но с душою светлой!
— Да, вон, он бежит! — заметила продавщица бакалеи через витрину.
— Кто?!. — не поняла Зюкина.
— Да, бомжик твой, мертвый!
— Где-е-е… — прошипела от ужаса Зинка, хотя уже сама видела прыгающего по тротуару Вову.
— Мертвый, а прыгает, как заяц!
Зюкина хотела было бежать, но ужас сковал все ее тело сверхпрочным бетоном, она стала похожа на монументальную женщину, произведенную на свет скульптором Мухиной, и сидела на стуле прочно, как будто в Третьяковке на постоянной экспозиции!
А Вова вбежал в магазин, и, не в силах молвить что-то, дышал загнанным мерином и хлопал страдальческими глазами.
Зинка перешла из твердого состояния в медленно тягучее. Принялась сползать со стула, отклячив челюсть и показывая всем труды дантиста с образованием, полученным до Первой мировой. Зато золота во рту было, как в американском Форт-Ноксе.
— А-а-а!.. — вырвалось у продавщицы из горла. — Ты же это… Я же… Ты умер…
Наконец Вова отдышался и поведал о своей драме. О том, как хулиганы избили, ножами затыкали, но он выжил, правда, чудом!.. А сейчас у него все горит внутри, мозги лопаются!
— Водочки, в долг! — попросил он жалобно.
Ему поднесли полстакана, которые он выпил маленькими глоточками, заел почти прозрачным кусочком колбаски и улыбнулся всему персоналу магазина, особенно Зое Ивановне, благодетельнице.
Зюкина пришла в себя быстро и даже обняла Вову, приговаривая, что осторожнее надо быть, ночами не гулять, город злой!
— Вот тебе, родимый, две беленькой! — поразила своей щедростью Зюкина. — После отдашь!
Вове еще дали с собой продуктами, не жирно, но по-христиански. По чуть-чуть на тройку деньков хватит. За это время Рыбаков собирался потрудиться кистью, рассчитаться с долгом и обзавестись более серьезным количеством водки.
Возвращался он домой через парк, где, задрав голову, рассматривал кроны деревьев — не сорвется ли какой, слабый здоровьем, листочек.
Бывало, что срывались, но те были не осенними, просто сбитыми сильным ветром. Такие погибали быстро…
Рыбаков присел на скамеечку, немножко поджаривался на солнце и слушал перешептывание листвы, будто та знала, что интересует его.
— Я зла не причиню! — говорил Вова проникновенно и тихо. — Я листья не рву… А уж когда вы сами слетите, то я продлю вам жизнь!..
Он отхлебнул из бутылочки, и это действо успели рассмотреть милиционеры, которые проверили у Вовы мятый паспорт с пропиской и велели чесать по холодку до дому и там распивать!
Какой же холодок, удивился художник. Пекло. Наверное, юмор…
Он неторопливо зашлепал к своему дому, благодарный власти за миролюбие и за то, что водку не отобрали.
Парк кончался, уже были видны первые постройки, когда Вова услышал за спиной странный звук.
Так шуршат только осенние листья по асфальту, или деньги! В этом-то он разбирался!
Обернулся и обнаружил странный предмет. Возле ног ласкался в легких порывах ветра первый осенний лист. Он был, как живой, как крохотная собачонка, долетал до колен и — обратно, к земле…
Но что-то в нем было не то. Вова не мог разобрать, что именно, так как словить лист не удавалось. Первый то отлетал, то подлетал вновь, дразня художника.
— Ишь ты! — радовался Вова. — Безобразник!..
Он хлопал ладонями, как будто ребенок бабочку ловил, но представитель осени в последнее мгновение выскальзывал из неловких рук и взлетал на три человеческих роста.
— Игрун!..
Так Вова бегал за листом почти целый час, пока совершенно не выбился из сил. Он вновь сел на лавку и опять задышал по-собачьи.
А проказник лист, словно сжалившись, покружил еще несколько и спланировал прямо на колени Рыбакову.
Сие происшествие так обрадовало художника, как будто ему молодость вернули на время.
Он осторожно погладил большой кленовый лист и вдруг разглядел на нем что-то инородное. Самые кончики листа были окрашены в серый цвет, а на ощупь отдавали мертвечиной.
«Неужели древесный рак?!.» — перепугался Вова насмерть.
Он бросился к первому попавшемуся клену, но ничего на нем странного не обнаружил… Решил не волноваться заранее, просто принести лист домой и изучить его тщательнее.
Перед подъездом, в котором жил Вова, грелись на солнышке тетки пенсионного возраста.
При его появлении они заговорщицки зашептались, а в спину Рыбакову была произнесена фраза:
— Сильная у вас женщина, товарищ художник!
— Какая женщина? — оглянулся Вова с недоумением на лице.
— А сами знаете, какая! Грудастая! Ваши картины куда-то волокла!
— Ничего не понимаю, — пожал плечами Вова и шагнул в подъезд.
Какая-такая женщина, думал он, поднимаясь в лифте. И что за непонятности тетки говорили про его картины?..
Вова хотел было вернуться да расспросить, но кленовый лист в руке слегка нагрелся, словно напоминая о себе.
Картины, конечно, подождут! Он ласково погладил первенца осени и опять ощутил под пальцами по краям листа бумажную фактуру.
— Ах, ты! — проговорил Вова.
Долго не мог открыть дверь, так как внезапно задрожали руки. С трудом попал ключом в замок, покрутил и первым делом прошел на кухню, где, выудив из принесенного пакета початую бутылку, глотнул из нее на два пальца. Постоял немножечко, пока не прошла дрожь.