Наверное, ты уже и без меня знаешь, что произошло.
Да-да, когда Tea принялась варить варенье, на ней была та самая кофточка с иголочки. Высыпав ягоды в большую кастрюлю, Tea на полную мощность включила газ. Ягоды закипели и начали лопаться, брызгая черничным соком; несколько капель упало на белую кофточку. По-моему, Tea этого даже не заметила, но первое, что увидела ее мать, войдя на кухню, — эти черничные пятна.
Напомню, я сидела в саду с книгой. Возможно, я не расслышала всего, что было сказано на кухне, но суть происходящего сумела ухватить.
— Какого черта! — завопила Беатрикс. — Что ты сделала с проклятой кофтой? (Беатрикс выразилась покрепче, но, прости, не могу заставить себя повторять ругательства.)
Tea, должно быть, посмотрела на кофточку, испугалась — и Беатрикс понесло. Гнусные слова ведут к гнусным делам. Беатрикс обозвала дочь идиоткой, сказала, что такой дуры она в жизни не видывала. Tea расплакалась и стала просить прощения, обещая постирать кофточку. Беатрикс язвительно расхохоталась — мол, поздно каяться, кофта навеки загублена, а потом она уцепилась за это слово, повторяя его на все лады:
— Ты ее загубила! Ты все губишь! Все!
И не успела я глазом моргнуть, как она обвинила Tea — я слышала это собственными ушами — в том, что она сгубила здоровье матери и жизнь.
— Все из-за тебя! — визжала Беатрикс. — Из-за тебя я стала такой. Из-за тебя попала в автокатастрофу. Если бы не ты, я бы не поехала тогда в школу…
Тут Tea крикнула что-то — слов я не разобрала, они потонули в слезах, — выскочила из кухни и бросилась наверх, в свою комнату.
Голос ее матери (как и голос Айви много лет назад, когда я маялась под дверью ее спальни, пока она отчитывала дочь), этот голос звучал убийственно. Иначе не скажешь. Я почувствовала, что назревает что-то страшное. Беа была вне себя, она совершенно ничего не соображала.
Трудно передать словами, как я была потрясена этой сценой, но я продолжала сидеть в шезлонге, парализованная нерешительностью. Мне хотелось урезонить Беатрикс, сказать ей, что нельзя так жестоко и несправедливо обращаться с дочерью, однако момент был явно неподходящий — с пребывающей в исступлении Беатрикс спорить не имело смысла. А узнай она, что я слышала их, то разъярилась бы еще сильнее. Пока я лихорадочно прикидывала, что бы такое предпринять, Беатрикс дернула за ручку кухонного ящика, который с грохотом открылся, после чего устремилась следом за дочерью — ее шаги гулко раздавались на лестнице. При этом она по-прежнему во весь голос поносила Tea: от той лишь горе и страдания и лучше бы ее старшей дочери вовсе не рождаться на свет. Я вбежала в дом. Когда я была на середине лестницы, дверь в комнату Tea с треском захлопнулась, и я услыхала, как щелкнул замок. К счастью, дверь запиралась изнутри, иначе что угодно могло бы случиться. Я увидела, что Беатрикс бежит по коридору к комнате Tea и в руке у нее кухонный нож. Я окликнула ее: «Беа, успокойся!» — но она меня не слышала. Взбешенная тем, что дверь заперта, она с размаху вонзила нож в дверь, затем опять и опять, оставляя глубокие зарубки на дереве.
— Выходи! — надрывалась Беатрикс, обзывала дочь сучкой и другими, еще более непристойными словами, какие ни одна мать не имеет права говорить своей дочери. (Которой к тому же четырнадцать лет!)
Не раздумывая о последствиях, я подбежала к Беатрикс и схватила ее за плечи. Я умоляла ее прекратить все это, и вскоре нож упал на пол, а Беатрикс прижалась спиной к двери. Тяжело дыша, она смотрела на меня — или, точнее, сквозь меня. Но длилось это недолго. Вырвавшись из моих рук, она ринулась вниз и прочь из дома. Так и ничего не сказав.
Уф, пожалуй, мне нужно немного передохнуть. Ты не обидишься, Имоджин, если я отключу на минутку магнитофон? Пойду принесу себе стакан воды.
Ну вот, так-то лучше. Теперь я могу продолжать.
Где я остановилась? У двери в комнату твоей мамы, где же еще.
Я постучалась и попросила разрешения войти. Tea подавленно молчала, только прижималась ко мне и плакала. Потихоньку, мелкими шажками, я подвела ее к кровати и уговорила лечь. Затем прилегла рядом, обняла ее. Постепенно Tea затихла и, обессиленная, забылась беспокойным сном. Позже, когда небо заволокли тучи и в комнате похолодало, я встала, вынула запасное одеяло из шкафа и укрыла им нас обеих. Нам стало даже уютно.
Как наступил вечер, я не помню. Наверное, я задремала. Помню лишь одно знаменательное явление. Я открываю глаза и вижу, что дверь в комнату распахнута. Я не слышала, как ее открыли. И следом обнаруживаю, что Беатрикс вернулась домой, — вот она стоит и смотрит на нас. Ее фигура словно расплывается в тумане, отчетливо видны только глаза — по крайней мере, сейчас я мысленно вижу только их, — вытаращенные, с красными прожилками, эти глаза впились в нас, в спящую Tea и меня, словно Беатрикс задалась целью нас загипнотизировать. Таким я представляю себе Горлума из «Властелина колец», когда его взгляд и помыслы целиком поглощены тем, что он называл своей «прелестью». Уж не знаю, почему мне пришло в голову это сравнение. Надеюсь, оно не показалось тебе слишком вычурным либо чрезмерным.
На краткий миг наши глаза встретились — мои и Беатрикс. Затем она бесшумно удалилась. Я уронила голову на подушку и с удивлением отметила, как часто и взволнованно бьется мое сердце.
Постепенно в доме восстановилась почти нормальная обстановка. Я спустилась на кухню и приготовила ужин на всех, оставив Tea поспать еще часок-другой. А когда девочка вошла в столовую, первое, что она сделала, — обняла мать; та отреагировала с холодным безразличием. Я метнула на Беатрикс укоризненный взгляд, но она меня проигнорировала. Беатрикс была в отличном настроении; злоба, сотрясавшая ее несколько часов назад, похоже, растаяла без следа. Улыбка на ее лице не казалась ни притворной, ни натужной — Беатрикс искренне благодушествовала и окончательно развеселилась, когда позвонил Чарльз и рассказал, как утром, уходя на работу, он забыл ключи, поэтому вечером ему пришлось лезть в дом через окно, и в результате он вывихнул ногу. Моя кузина сочла эту историю невероятно смешной, в самых ярких красках она расписывала своим младшим детям приключения их незадачливого отца и неприятности, постигшие его. Признаться, я слушала ее в некотором недоумении. Tea в общую беседу не вступала.
Наконец детей уложили спать (то есть я их уложила), и мы с Беатрикс уселись в гостиной. Того, что последовало, мне не забыть никогда.
Прежде я не осмеливалась вступать в пререкания с Беатрикс. Наверное, я ее боялась. А уж в тот вечер у меня были все основания бояться. Но после жуткой сцены, которой я стала свидетелем, держать язык за зубами я не могла. Некоторое время мы сидели в тишине, тени на лужайке перед домом становились все длиннее. Первой заговорила я: как можно мягче произнесла ее имя. Беатрикс, словно нехотя, повернула голову.
— Тебе не кажется, — сказала я, — что твое сегодняшнее поведение по отношению к Tea требует объяснений.