– Еще бы. Убийца, как я выразился на днях, уже поставил свою
подпись под преступлением. Сейчас он играет в открытую.
– А вы не думаете… – Я замялся. – Вам не кажется, что прав
полицейский инспектор? Что это дело рук маньяка, который рыщет по округе,
одержимый манией убийства?
– Я никогда еще не был так убежден в обратном.
– И вы действительно думаете…
– …Что убийца кто-то из близких друзей мадемуазель? –
договорил за меня Пуаро. Он был очень серьезен. – Да, я думаю именно так, мой
друг.
– Но ведь теперь такая возможность почти что исключается. Мы
все были вместе…
Он перебил меня:
– А вы можете поручиться, что, когда мы стояли там, у
обрыва, никто ни разу не отошел? Можете вы назвать хотя бы одного человека,
который все время был у вас на глазах?
– Да нет, – ответил я, пораженный его словами, – пожалуй, не
могу. Там было темно. И все мы переходили с места на место. Я видел временами
миссис Райс, Лазаруса, вас, Крофта, Вайза… но так, чтобы все время, – нет.
Пуаро кивнул:
– В том-то и дело. А речь ведь идет всего о нескольких
минутах. Две девушки идут к дому. Незаметно ускользнув, убийца прячется за
растущим посреди лужайки платаном и видит, как из дома выходит мисс Бакли, во
всяком случае, он думает, что это мисс Бакли. Она проходит на расстоянии фута
от него, и он стреляет три раза подряд.
– Три раза? – воскликнул я.
– Ну да. На сей раз он действовал наверняка. Мы нашли в теле
три пули.
– Но ведь это было рискованно, правда?
– Во всяком случае, он рисковал гораздо меньше, чем если бы
стрелял один раз. Выстрел из маузера не очень громок. К тому же он несколько
напоминает треск фейерверка и отлично сливался со всем окружающим шумом.
– Вы нашли револьвер? – спросил я.
– Нет. И мне кажется, что именно это – неоспоримое
доказательство того, что здесь замешан кто-то из своих. Мы ведь уже установили,
что револьвер мисс Бакли первоначально был похищен с одной-единственной целью –
придать ее смерти видимость самоубийства.
– Да.
– Это единственное правдоподобное объяснение, верно? Однако
на сей раз, как вы, наверно, заметили, преступник и не пытался инсценировать
самоубийство. Он знает, что нас больше не обмануть. Иными словами, ему
известно, что мы знаем и чего не знаем.
Подумав, я не мог не признать логичности его доводов.
– Куда же он, по-вашему, дел револьвер?
Пуаро пожал плечами:
– Трудно сказать. Однако море соблазнительно близко. Хороший
бросок – и револьвера как не бывало. Мы, разумеется, можем лишь строить догадки,
но я на его месте сделал бы только так.
От его деловитого тона у меня мороз пробежал по коже.
– А… вы думаете, он понял, что убил не того, кого хотел?
– Уверен, что да. Ему пришлось проглотить неприятную пилюлю.
Да еще следить за своим лицом и ничем не выдать разочарования, а это было не
так-то просто.
Тут мне вдруг вспомнилась странная реакция горничной Эллен,
и я описал Пуаро ее необычное поведение. Он оживился.
– Так вы говорите, она была удивлена тем, что убили именно
Мегги?
– До чрезвычайности.
– Любопытно! А самый факт убийства ее ничуть не поразил? Ну
что ж, тут есть над чем поразмыслить. Что она собой представляет, эта Эллен?
Такая тихая и по-английски респектабельная? Возможно ли, что она… – Он
замолчал.
– Если принять в расчет все эти «несчастные случаи», –
заметил я, – то… мне кажется, что сбросить с обрыва тяжелый валун мог только
мужчина.
– Не обязательно. Это зависит от того, как лежал камень. Не
сомневаюсь, что его мог сдвинуть кто угодно.
Пуаро снова принялся расхаживать по комнате.
– Мы можем подозревать каждого из тех, кто был вчера вечером
в Эндхаузе. Впрочем, нет. Эти гости, которых пригласила мадемуазель… Мне
кажется, они здесь ни при чем. По-моему, большинство из них просто знакомые,
причем совсем не близкие.
– Там был и Чарлз Вайз, – напомнил я.
– Да, и нам не следует о нем забывать. Логически на него
падает самое большое подозрение. – В отчаянии махнув рукой, он опустился в
кресло, стоящее против моего. – Ну вот, мы снова возвращаемся к тому же! Мотив!
Если мы хотим разобраться в преступлении, надо выяснить мотив. И вот тут-то я
все время становлюсь в тупик. Кому понадобилось расправиться с мадемуазель? Я
позволил себе унизиться до нелепейших предположений. Я, Эркюль Пуаро, пал до
самых постыдных фантазий. Я позаимствовал образ мышления бульварного детектива.
Дедушка – Старый Ник, якобы проигравший свое состояние! Полно, да проиграл ли
он его? – спрашиваю я себя. А может быть, он его спрятал где-нибудь в Эндхаузе?
Или зарыл в саду? И с этой задней мыслью (стыд и позор!) я справился у
мадемуазель, не предлагал ли ей кто-нибудь продать дом.
– А знаете, Пуаро, – заметил я, – мысль не такая уж пустая.
В ней что-то есть.
Пуаро застонал:
– Ну как же! Я был уверен, что вы уцепитесь за это при вашем
романтическом и несколько банальном складе ума. Зарытые сокровища – куда как
привлекательно.
– Но я все-таки не понимаю, почему бы…
– Да потому, что самое прозаическое объяснение почти всегда
бывает наиболее вероятным, мой друг. Затем я подумал об отце мадемуазель… и
деградировал еще больше. Он много путешествовал. А что, если он украл
драгоценность, сказал я себе, ну, например, глаз какого-нибудь идола. И его
выследили фанатичные жрецы. Да, я, Эркюль Пуаро, скатился до такого!.. Правда,
насчет отца у меня были и другие предположения. Более вероятные и не столь
позорные. Допустим, что во время своих странствий он вторично женился. В таком
случае мсье Чарлз Вайз уже не является ближайшим наследником. Но это нас опять
же заводит в тупик, ибо мы снова сталкиваемся все с тем же затруднением –
наследовать-то фактически нечего!
– Я не пренебрег ни одной возможностью, – продолжал Пуаро. –
Вы помните, как мадемуазель Ник случайно упомянула о том, что Лазарус предложил
ей продать портрет ее деда? Так вот, в субботу я вызвал эксперта и попросил его
осмотреть портрет. Это о нем я писал в то утро мадемуазель. Ведь если бы
оказалось, что картина стоит несколько тысяч фунтов…
– Неужели вы думаете, что такой богатый человек, как молодой
Лазарус…
– А он богат? Наружность ведь ни о чем не говорит.
Случается, что и старинная фирма с роскошными выставочными залами, на вид
процветающая, держится на подгнивших корнях. И что же делает в таких случаях
владелец? Ходит и плачется на тяжелые времена? О нет, он покупает новый,
шикарный автомобиль. Сорит деньгами немного больше, чем обычно. Живет несколько
более открыто. Ибо, поймите, кредит – это все! А потом вдруг, глядь, миллионное
дело прогорает из-за того, что не хватило нескольких тысяч фунтов наличных
денег.