– Тем лучше, Ватсон, по крайней мере, с ней он согласился.
Холмс невозмутимо положил стеклышко на подставку своего микроскопа.
– Но, Холмс, разве вы не видите, что этот профессор Хазелвуд использует ради своей выгоды ваши открытия? Критикуя вашу работу, он бесстыдно присваивает ее себе.
– М-м-м.
Холмс, прижав правый глаз к микроскопу, внимательно рассматривал невидимый мир и восхищался им. Я еще раз убедился в том, что он не придавал ни малейшего значения тому, что думал, говорил или делал профессор Хазелвуд. Шерлок Холмс не нуждался в признании других для того, чтобы существовать, поскольку он был единственным представителем своей категории. Он был силен своими знаниями, и его совесть была единственным судьей, которого он признавал.
Я никак не мог понять, что толкнуло таких разных людей к сотрудничеству: Корнелиус Хазелвуд, гениальный, но деспотичный ученый, Майкрофт Холмс, великолепный, но таинственный шеф секретных служб, и Реджинальд Фостер, отважный журналист.
Расследование, которое вел Холмс по делу Марка Дьюэна, лишь еще больше запутало это дело. Убийства следовали одно за другим: сначала Фостер, затем маленькая Мэри Кинсли, сироты организации Мередита, жена банкира-каннибала, старая Эмма Варне… У Холмса были лишь записи в картотеке. Мы окончательно потеряли след.
Я был полностью погружен в размышления, когда голос моего друга вернул меня к реальности.
– Мы идем вперед гигантскими шагами, Ватсон.
– Вы узнали какую-то новость, о которой мне еще ничего не известно?
– Нет. Мне известно не больше, чем вам, Ватсон. Но и этого уже хватает. Подведем итог. Фостер работал в тесном сотрудничестве с профессором Корнелиусом Хазелвудом. Вместе им удалось собрать достаточно материала, чтобы разоблачить какую-то криминальную организацию. Хазелвуд видел в Фостере чудесное средство, чтобы сделать блестящий ход. Нет никакого сомнения в том, что он использовал все свое влияние, чтобы убедить Майкрофта назначить Фостера тюремным сторожем.
– Все, что вы сказали, известно. Фостер потерпел неудачу. Что-то или кто-то вспугнул заключенного, которому удалось бежать под носом у полиции.
– Точно, Ватсон. Представьте себе замешательство Майкрофта и Хазелвуда. Из-за них двоих Фостер оказался мертв, а жаждущий мщения убийца – на свободе.
– Но почему ваш брат не хотел посвящать вас в это дело?
– Вы не можете не знать, что профессор Хазелвуд считает меня своим злейшим врагом.
– Понимаю. Хазелвуд опасался за свою репутацию. Если бы вы узнали правду и предали огласке его роковую ошибку, на его карьере можно было бы ставить крест.
– Совершенно верно, Ватсон! Хазелвуд очень влиятельный человек. Это он убедил или принудил Майкрофта назначить Лестрейда преследовать убийцу. Однако Майкрофт и Хазелвуд не знали, что Лестрейд немедленно примчится сюда, как только столкнется с неразрешимой проблемой.
– Действительно, все это кажется вполне логичным. Но признайте, что на данный момент мы не располагаем ни одной более или менее убедительной уликой, которая позволила бы нам направить наше расследование в нужное русло.
– Мне очень жаль, но придется не согласиться с вами, Ватсон. У нас есть послание, оставленное Дьюэном в камере, а также «рассказ» Фостера, опубликованный в «Фантастике». Сопоставление этих двух документов выводит нас на новый след. Фостер утверждает, что многочисленные преступления, так и оставшиеся нераскрытыми, совершены под действием «высших сил». Он говорит о таинственной организации, в которой женщина играет главенствующую роль.
– Но все это по-прежнему как-то неясно.
– И не только это. В записке Дьюэна говорится о мести: «Мои мучители познают муки ада».
Холмс поднял указательный палец и повторил, как приговор:
– Познают муки ада! Помните, какой знак оставил Дьюэн на лбу несчастного Фостера?
– Перевернутый крест? Символ приспешников сатаны. Дьюэн был членом сатанинской секты?
– Или использовал секту для собственной мести. Эти улики толкают нас на то, чтобы мы искали секту сатанистов, в которой какая-то женщина играет главенствующую роль.
И вновь Холмс сплел логическую цепь там, где я видел лишь джунгли несовместимых данных и противоречий.
– Что вы собираетесь предпринять дальше, Холмс?
– На данный момент не имею ни малейшего представления. Я еще никогда не сталкивался с подобной проблемой. Судя по всему, задача перед нами стоит непростая, ведь все эти секты не больно-то любят огласку. Нас ждет весьма продолжительная работа.
Над нами нависло тяжелое молчание. Трубка Холмса издавала астматический свист. Это был единственный звук, нарушавший покой и монотонность квартиры, за исключением вводящего в гипноз «тик-так» настенных часов.
Зима была в самом разгаре. День угасал, и мрак неуклонно окутывал весь город. Вскоре Лондон, задохнувшийся от густого тумана, станет лишь призраком из камня и дерева. Сколько еще гнусных преступлении совершится в этом городе, кажущемся таким тихим? Сколько потрошителей проснутся среди ночи, чтобы слепо порезать невинных, которые делят с ними жилье? Что происходит сейчас в их головах? Смогут ли они объяснить свой поступок утром? Прошедшие события научили меня тому, что безумие может таиться в глубине души самых спокойных, чтобы внезапно вырваться наружу без видимой причины. Почтенный банкир оказывается еще и каннибалом. Достойный вдовец внезапно убивает дочь, как будто его рука выполняла приказ, данный свыше, и не подчинялась ему. Добрый пастор наказывает христиан дьявольской карой.
Если ли связь между этими убийствами? Были ли они совершены Марком Дьюэном, адвокатом, лишенным своих прав, или он просто управляет всем, уйдя на дно? Может быть, он сам – игрушка адской власти, способной превратить поборника справедливости в кровожадного палача? Еще никогда этот город не казался мне таким чудовищным и беспокойным.
Устав от напрасных размышлений, я попытался погрузиться в свой роман. Но вскоре буквы стали расплываться перед моими уставшими глазами. Я не мог сосредоточиться. Мои мысли были далеко. Часы пробили полночь. Я отложил книгу и отправился спать. Я боязливо ожидал прихода сна, как приговоренный ждет своего последнего часа, прокручивая в голове ужасные события, которые пришлось пережить.
14
Мэтр Олборн завершил чтение предыдущей главы, когда настенные часы пробили полдень. Лестрейд поднялся и ироничным тоном попросил позволения выйти, чтобы справить нужду, если этого не запрещает завещание, конечно. Мы все последовали его примеру.
Когда, освобожденные от проблемы, связанной с функционированием человеческого организма, мы вернулись в кабинет нашего друга нотариуса, Майкрофт Холмс задал вопрос, который перевернул все мысли, а тем более все желудки: