Здравствуй, Никто - читать онлайн книгу. Автор: Берли Догерти cтр.№ 41

Это было великолепное зрелище: раковина совершенной формы разлетается на мелкие осколки, искрящиеся словно салют, который уже через полсекунды осыпается в траву.

Удивительно, столько лет ты живешь под опекой, позволяя другим отвечать за то, что ты думаешь, что ешь, во что одеваешься, и вдруг чувствуешь, что вырвался за пределы этой оберегающей паутины, что ты наконец свободен.

За несколько дней я довольно хорошо узнал их обоих, Дона и мать. Они остановились в отеле в Дербишире; я несколько раз заезжал к ним на велосипеде, и мы вместе отправлялись гулять. Как ни странно, я обнаружил, что Дон мне действительно нравится.

— Покажи нам свои любимые места, Кристофер, — говорил он. И мне было приятно выполнять его просьбу. Я не стал тащить их к Обрыву, где состоялась моя неудачная попытка сталь альпинистом, и, конечно, в наши с Элен заветные места я их тоже не повел. Я и сам-то стараюсь там бывать как можно реже. Зато мы сходили на вершину Бурбейджа, посидели на огромной скале под мостом, откуда открывается потрясающий вид на всю долину: палитра цветов уже менялась на осеннюю, теплое сентябрьское солнце сияло на спинах овец, и я вдруг сказал: «Здесь прошло мое детство, мама». И — наплевать, если это звучит избито.

Я рад, что провел с ними эти несколько дней. Мать мне очень нравилась. Мне хотелось называть ее мама, а не Джоан. Я так и стал ее звать. Имена вообще странная штука.

Но когда она спросила меня о планах на будущее, я примолк. Будущее мое решилось без моего участия.

— Я не разговаривал с Элен с конца июня.

— Я это поняла, — сказала она. — Но можешь ли ты забыть о ней?

— Хотел бы, да черта с два. Может быть, я вообще не поеду в Ньюкасл, прибавил я. Лучше упакую себе рюкзачок и отправлюсь путешествовать по белу свету. Может быть, если уехать за сотни километров, я смогу наконец ее забыть. Свет облетает вокруг планеты меньше чем за секунду: может быть, она сможет меня увидеть, когда я окажусь с той стороны, у антиподов? Интересно, как долго летит вокруг планеты звук? Если я у скалы Айерса прошепчу «Нелл», услышит ли она мой голос, хотя бы во сне? Если ничего не будет мешать, притихнут все поезда, замолчат турбины, если не будет ни крика, ни смеха, ни слез, ни ветра, — может быть, и услышит. Европа, Африка, Индия, Япония, Австралия. Если я пронесусь на велосипеде по всем континентам, всюду выкрикивая ее имя, услышит ли она меня наконец или нет?

— Всему свое время, — сказала мать.

Через несколько дней после того, как Дон с матерью отправились обратно на север, я получил письмо от Брин. Это было очень веселое письмецо с забавными рисунками и стишками. Четыре страницы. В конце она просила меня обязательно заехать к ней в гости на денек, когда она переедет в Лидс. «Я скучаю по тебе», — написала она. Мне было больно его читать. Теперь я окончательно убедился в том, о чем лишь догадывался, пока мы были вместе во Франции. И этот ее взгляд, когда она пришла ко мне домой. А как она расклеилась, когда мы наткнулись тогда на Элен с Рутлин. Помню, как наклонился, чтобы она могла слезть с моих плеч, сунул руки в карманы и зашагал домой, не оглядываясь: голова моя трещала, как пулемет. Том и Брин догнали меня и пошли рядом; Брин почти бежала, чтобы поспевать за мной. Помню, я хотел отвязаться от нее, словно от назойливой пчелы. Но в чем же она была виновата? Ни в чем. Я остановился, чтобы сказать ей об этом, но, обернувшись, увидел ее лицо. Она стояла и улыбалась, недоуменно и растерянно, глядя мне прямо в глаза, и по какой-то непонятной мне причине я склонился к ней и поцеловал, поцеловал как друг. Этот поцелуй должен был означать: «Пожалуйста, прости меня, это все мои проблемы». Мы пошли дальше все вместе — и все-таки купили чипсов и проводили Брин до вокзала. По ее прощальной улыбке я понял, что она по-прежнему винит себя, и что я для нее намного больше, чем просто друг. С тех пор я не писал и не получал от нее ничего. Думал, все. Кончено.

И вот передо мной ее письмо — письмо, которое просто дышит ею, той Брин, которую я помнил. Я слышал ее голос и смех в каждом слове. И понимал, что не смогу быть для нее тем, кем она хочет. Слишком большая часть меня навек ужалена болью, скручена узлом, который я не могу распутать, никогда не смогу. Из этой паутины мне не выбраться.

Поэтому я сделал вот что: я отправил ей письмо, в котором написал, что она мне очень нравится, но больше мы никогда не увидимся. Я знал, как ей будет больно и обидно; да и мне самому не стало легче, когда я отправил это письмо. Но я должен был это сделать, вот и все.

30 сентября

Здравствуй, Никто.

Сегодня я чувствую себя как-то непонятно. Если честно, то просто ужасно. Еле могу ходить. Ты подвинулся вниз. Акушерка сказала: «упал». То есть подготовился. Хотела бы и я быть готовой. Но мне только хочется спать — уснуть и спать долго-долго. Через несколько дней ты будешь здесь, если только не вздумаешь опаздывать.

Я стала огромной, как бочонок с маслом. Иногда мне кажется, что это уже не я. Жила-была когда-то девочка, звали ее Элен, она любила танцевать. Она даже могла согнуться посередине, если бы захотела. Посередине, это где? Но она превратилась в жирную гусеницу, а потом окуклилась и впала в спячку. В гости к ней прилетела фея, ее крестная, и сказала: «А теперь, Эленушка, мы отправим тебя в больницу. Там ты вылупишься из куколки целая и невредимая». И что удивительно: из куколки, неуверенно расправив тонкие крылышки, вылетит не одна бабочка, а две: ты да я. Одно грустно — в этой сказке придется обойтись без прекрасного принца. Вообще никакого принца не будет.

Скорей бы конец. Господи, как я устала.

Накануне отъезда в Ньюкасл я купил себе новые джинсы. Ходить в них было непривычно, потому что еще не было мешков на коленках. Мать оставила мне еще денег на теплое шерстяное одеяло, но я решил, что обойдусь. Только постоял у витрины, разглядывая какую-то бледно-голубую воздушную ткань, напомнившую мне платье Элен — то самое, в котором она танцевала в последний наш вечер. И в голове у меня звучало стихотворение про парчу небес — кажется, Йейтса, — которое нам однажды Хиппи Харрингтон прочитал на уроке, можно сказать, от души своей оторвал. Я помню его наизусть. Хиппи прав. Стихи нужно знать наизусть, тогда они каким-то непонятным образом становятся твоими собственными.

Владей небесной я парчой Из золота и серебра — Рассветной и ночной парчой Из дымки, мглы и серебра, — Перед тобой бы расстелил, Но у меня одни мечты; Свои мечты я расстелил, Не растопчи мои мечты.

Я купил открытку и написал на ней эти строки. Подписываться не стал. Ноги сами понесли меня на ее улицу, а в голове по-прежнему звучали эти стихи. Я подумал: хорошо бы зайти и попрощаться, это все-таки по-человечески. По крайней мере, звонить ей я точно не стану, надоело, когда вешают трубку. Они отгородили ее от меня высоченной стеной, которую не перелезть и не сломать; даже подкопаться под нее нельзя — слишком глубокий фундамент. Так они ее любят, но странная какая-то эта любовь. Я шел по улице мимо ее дома, краем глаза поглядывая на окна и крыльцо. Аккуратный домик, ничего не скажешь. У них, видно, деньжата водятся. Странно: раньше мне такая мысль даже в голову не приходила.