Дети Робинзона Крузо - читать онлайн книгу. Автор: Роман Канушкин cтр.№ 24

Сегодня Таня оказалась на редкость привередливой, долго решая с выбором кавалера. Местные говорили, что Таня может и с двумя, и с тремя, а раз было даже с одиннадцатью, — с толпой! — но сейчас было по-другому, и возможно, все это лишь слухи.

Обхватив себя руками за плечи, с кем-то из товарок, она шла по приморскому парку, и ягодицы девушек, слегка прикрытые узкими мини-юбочками, колыхались как-то особенно весело.

Наконец выбор был сделан, и дамы расстались. Таня, взяв молодого человека за руку, быстро повела его по отдыхающему от зноя асфальту. Так быстро, словно оба вдруг куда-то заспешили. Миха узнал парня — борец, член сборной, местный чемпион и местная легенда; невысокий, широкоплечий, он обладал легкой кошачьей походкой и печальными глазами человека, не знающего жалости. Они не целовались и даже не говорили, просто очень быстро шли, и такая лаконичная целеустремленность еще больше интриговала. Пара любовников прошла через парк и добралась до самой пустынной его части, но и этого им оказалось мало. Борец, подняв Таню на руки (девушка, словно обессилев, на миг прильнула к нему), помог своей подруге перевалить через белый парапет римского портика, очерчивавшего парк, и оба спрыгнули на гальку железнодорожной насыпи. Зачем? Ведь дальше начиналась дикая территория, не к морю же в камни они собирались?!. Темнело очень быстро. И если в стороне заката рельсы еще ловили прощальный луч уходившего за горы солнца, то на востоке небо набухло чернотой подступавшей ночи. Они и не собирались к морю; последнюю тропинку вниз они уже прошли, а дальше начинались утесы с крутыми обрывами, и лишь пенные волны иногда прикрывали торчавшие из воды камни, острые, как бритва. Таня оступилась на своих высоких каблучках, сбросила туфли и старалась шагать по шпалам, а потом — свернула... И Миха увидел, куда она вела своего спутника. Тогда Плюша и обронил свою «матерь Божию».

Они шли в немецкий домик. К городской сумасшедшей, прозванной Мамой Мией.

* * *

Возможно, было еще не поздно повернуть обратно. И это оказалось бы единственно верным. Господи, это было бы здорово! Но увы: нам не суждено знать дни и события, которые перевернут и изменят нашу жизнь. Поэтому юные шпионы лихо перемахнули через парапет римского портика, стараясь ступать бесшумно по гравию железнодорожной насыпи, и устремились туда, в темноту, где мрачным готическим (или почти готическим!) замком висел над морем дом. В темноту, где по дому бродила сумасшедшая хозяйка с растрепанными волосами, которую дети, в основном всякая бестолковая мелочь, почитали за ведьму. Ну, а если еще чуть-чуть фантазии, то немецкий домик и впрямь превращался в замок злой колдуньи, у которой Таня была в услужении, и которая в этот самый миг смотрела в черные зеркала, поджидая очередную жертву. Так что — прощай, борец! Арривидерчи, наш ясноглазый чемпион!!! Заманили тебя, душка, чтоб сожрать твою тушку...

Миха-Лимонад проводит языком по губам, ставшим неожиданно сухими: такая была игра? Или им все-таки хотелось узнать, подсмотреть, как и где Таня делает это? Невзирая на предупреждение Мурадки, между прочим отказавшегося идти с ними под тем предлогом, что борец начистит рожи всем без разбора.

Сейчас трудно сказать, скорее всего понемножку и того, и другого. У любой игры есть правила, но они вовсе не объясняют чего-то главного, что получают вступившие в игру. Тем более что данные правила в любом случае требовали идти до конца. Не бояться же побоев жестокого борца, местной легенды и чемпиона?! Или крутых обрывов и неведомых трещин в скалах?! Глупых слухов и почти неощутимой занозы в сердце? Или — темноты.

* * *

Наверное, существовала еще одна причина, возможно, самая главная. Она действительно очень напугала его в детстве, старая безумная карга — нищенка Мама Мия. И сейчас храбрым индейским лазутчиком подбираясь к немецкому домику, Миха, похоже, хотел посмеяться над детскими страхами. Миха-Плюша: хвала твоему безрассудству и позор гордыне! Это она имела в виду, когда прошипела: «Сам отдашь! Сам!». Ты сам привел к ней своих друзей?!

Миха-Лимонад снова проводит языком по губам и касается пальцем правого виска: а что он тогда мог им сказать? Троим таким же храбрым индейским лазутчикам, как и он сам? Что он боится? Про детские кошмары, сны или голову ребенка, раскалывающуюся о ствол пирамидального тополя? Да его подняли бы на смех! А может, нет? Вот что, оказывается, до сих пор не дает ему покоя: старая карга все очень верно рассчитала, наградив его позорно скрываемым, теперь уже почти забытым чувством вины.

Сам отдашь! Сам!

Но так ли это? Вранье — одно из самых действенных оружий старой карги. Вранье и подтасовка. Да еще спекулятивная игра на том, что ты любишь больше всего и перед чем беззащитен. Миха смотрит... Как хрупок и прекрасен был тот момент, где все сплелось: дружба, верность, любопытство, подступающее взросление и самое главное — абсолютное неприятие червоточины, существующей в мире. Именно от нее, от червоточины они собирались сберечь хрупкую красоту, до боли, до искусанных в кровь губ, с детским максимализмом не принимая иного порядка вещей.

Тьма, из которой вышла червоточина, тьма — их новая подружка — поглотила этот континент детства.

Но так ли это? Согласны ль мы с подобной географией? И причем тут, в конце концов, детство?

* * *

В домике Мамы Мии уже зажгли свет — горящие тускло-желтым электричеством оконца были единственным признаком человеческого жилья.

Странно, но Миха не раз ходил по той дорожке — на рыбалку к Черным камням, на Башку, где учились прыгать начинающие и где в маленькой бухте прятался дикий пляжик с золотым песком — и совершенно не обращал внимания на немецкий дом. Можно сказать, он и дом игнорировали существование друг друга. Вероятно потому, что основная тропа шла чуть выше, или потому, что Миха никогда не оказывался здесь после наступления темноты. Сейчас все изменилось. Как только Миха впустил в себя мысль о доме и его безумной хозяйке, все изменилось. Участившееся сердцебиение говорило об этом. Перепончатые крылья летучих мышей чертили небо над головой, но слух, какой-то другой слух, улавливал грозные вибрации в безобидных полетах маленьких чудовищ. И Миха вдруг отчетливо почувствовал темную линию, по которой они сейчас шли (магнитные линии Будды? только вовсе не счастливые?), не догадываясь, что идут они совсем не ради игры или запретной забавы, и вообще не по своей воле. Словно что-то пробудилось во чреве строения, оставленного военнопленными, стряхнуло с сонных глаз комья влажной земли, и дом ожил. И заметил Миху.

Но все это, конечно, разыгравшееся воображение. Летучие мыши обитали здесь всегда, так же, как и хищные ночные птицы — одна из них только что стремглав бросилась вниз, в кустарник, чтобы разодрать крысу или другого неосторожного грызуна. Просто воображение, вот же, рядом, идут друзья, а впереди Таня — они с борцом уже вовсю лапают друг друга. И низкий, с хрипотцой Танин смех выводит мальчиков, подобных Плюше, из страны детских кошмаров, суля совершенно иные приключения.

И Плюша успокоился. И позволил этому низкому смеху вести себя дальше.