— Игнат, мы подошли к некоторому щекотливому моменту, — проговорил Лютый, — но обычно, в кино там или в книжках… Словом, обычно в таких случаях говорят: я был бы очень благодарен, если бы ты позволил решить некоторые из твоих материальных проблем. Например, хороший джип для тебя. — Лютый поднял сжатый кулак, давая понять, что джип будет действительно хорош. — И, скажем, трехкомнатную квартиру для Галки… Со всей обстановкой. Назови только район.
— Нет, Рыжий.
— Ворон, ты пойми, во имя нашей старой дружбы… Да чего говорить, братан! Я ж знаю, как ты живешь.
— И другие знают. И представляешь — сразу джип и квартира.
— Понимаю… Денежный счет, номерной, полный конфиденс.
— Нет, Рыжий, спасибо. Может быть, позже. Будем считать, что это были своеобразные крестины у Кристины…
— Угу, — проворчал Лютый, — а ты ее крестный…
— Ну, типа того…
— Игнат, послушай меня: я — твой самый большой должник. Понимаешь, самый большой в жизни. Везде и всегда.
— Хорошо. Тогда налей-ка по сто кристалловской водки…
— Что?
— Водки завода «Кристалл».
— Чего?! Да у меня нет такого. «Абсолют»…
— Вот видишь, а говоришь: «везде», «всегда»…
— Да подожди ты, сейчас будет! Слушай, какой же ты дурак! Дай я тебя обниму…
… Это могла бы быть история удивительной мужской дружбы, если бы их пути так не разошлись.
Но именно к этому человеку обратился за помощью Стилет. Именно к дверям казино, принадлежавшего Лютому, привел он Зелимхана, скованного с ним сталью наручников и обязательством посадить самолет во что бы то ни стало.
Самолет
Четверг, 29 февраля
13 час. ровно (до взрыва 4 часа 00 минут)
Стюардессу с копной распущенных черных волос, с разбросанными горделивыми дугами, словно тугой ордынский лук, бровями, с врожденной грацией, будто бы унаследованной от испанской доньи, звали Надеждой. Ей было тридцать лет, и это был ее триста какой-то полет, и, по правде говоря, она уже потеряла им счет. Сослуживцы, признавая ее несомненный авторитет, звали мама Надя, или Мамнадь. Она не обижалась на эту, в общем, беззлобную отсылку к своему возрасту, потому что мужская составляющая их коллектива часто добавляла: «Ага, самая прелестная мама на свете?!» Командир экипажа считал их счастливой троицей и очень любил летать с ними, потому что вторую стюардессу звали Верочкой, а третью — Любой.
— Во как! Опять Вера, Надежда, Любовь! Три сестры… Очень хорошо, ангелочки вы мои.
В этот рейс появилось еще одно прелестное создание с внешностью фотомодели, с распущенными волосами цвета спелой ржи (именно эта девушка принесла Чипу бутылочку виски «Ред лейбл»), с васильковыми глазками и улыбкой вечного ребенка. Это был ее первый рейс, она очень волновалась, и звали ее Жанной.
— Четыре, — пробурчал командир экипажа, — это слишком много, да и потом женское число — четыре…
Но, увидев новенькую, ощутил что-то странное, воплотившееся в не совсем полное, но привычное слово, произнесенное видавшим виды мужчиной: «Хороша!», а вслух пропел:
— Стюардесса по имени Жанна…
Новенькая не смутилась, а, улыбнувшись своей детской улыбкой (опять командир ощутил что-то странное), произнесла:
— Я в общем-то ожидала чего-то в этом роде…
— Добро пожаловать в полет, — проговорил командир Виктор Алексеевич и протянул ей свою большую крепкую руку.
А потом начался этот рейс, самый длинный для уже седеющего, видавшего виды командира и самый страшный для мамы Нади, потерявшей этим рейсам счет.
И сейчас командир экстренно собрал весь экипаж, и теперь все они знали, что несут с собой бомбу, обещающую взорваться к пяти часам вечера, и теперь им придется кружить в небе, имея только одну надежду, что там, внизу, на земле, укрытой снегом, кто-то договорится с кем-то и это произойдет раньше семнадцати ноль-ноль.
— А теперь приводите себя в порядок. Косметика, девушки, и все прочее. — Командир экипажа улыбнулся. — Стюардессе по имени Жанна лучше какое-то время не показываться пассажирам.
— Нет, я уже нормально… Я сейчас буду в форме.
— Ничего, все бывает. И это переживем. Мамнадь, пора поговорить с пассажирами, по расписанию уже должны идти на посадку.
Мама Надя взяла микрофон громкой связи, посмотрелась в маленькое зеркальце, заставила себя улыбнуться и произнесла:
— Уважаемые пассажиры, прослушайте, пожалуйста, объявление. — Голос звучал спокойно и приветливо. — Наш полет происходит на высоте девять тысяч метров, температура за бортом минус пятьдесят градусов. Компании «Трансаэро» придется извиниться перед вами за причиненные неудобства в связи с задержкой посадки в аэропорту города Мадрид. Таможенная служба Мадридского аэропорта утверждает, что у нас на борту контрабандный груз, и запрещает посадку. Сейчас ведется поиск аэродрома посадки. Возможно, это будет Зальцбург или Мюнхен. Данные обстоятельства возникли не по нашей вине, но командир корабля и экипаж еще раз приносят извинения за причиненные неудобства. О времени и месте посадки мы сообщим вам дополнительно.
Потом мама Надя повторила эту информацию на немецком и английском языках.
Чип открыл вторую фляжку виски «Джонни Уокер Ред». Фразу мамы Нади на английском языке Чип повторил вместе с ней, чем вызвал удивление соседа по креслу. Тот на подобную информацию прореагировал довольно однозначно, проговорив: «Безобразие». Затем он хлопнул водки из пластмассового стаканчика, куда попросил бросить льда, и объявил Чипу, что этот дерьмовый «Аэрофлот», или как его там, опять «кидает» его, потому что каждая минута стоит денег. Много денег! Кто будет компенсировать?
— Ну да, ну да, — проговорил Чип, чокаясь с ним виски, а сам подумал: «Летел бы „Люфтганзой“, если ты такой крутой. Хотя что там за дела ты собрался решать после литра водки? Что, впрочем, совсем не мои интересы…»
Чип пил виски и думал, что это действительно не его дело. И эта проклятая фотографическая память, и меткий, проницательный глаз режиссера, привыкшего видеть больше других… Происходит ЧТО-ТО совсем другое. Они бы ушли за слой облаков, да погода больно ясная, и картинка внизу не меняется, да и солнце прыгает от борта к борту. Что-то не так, ребята. Теперь Чип может это утверждать наверняка. Происходит ЧТО-ТО совсем другое, и про «контрабанду» — это, конечно, чтобы избежать паники. И сейчас, после полулитра настоящего шотландского виски, у Чипа снова обострилось восприятие. Страх — скорее, наверное, воспоминание о детских страхах — прошел, и Чип начал видеть значительно больше, к сожалению, слишком много. Этот прелестный распутный ангелочек, приносивший ему виски… Чип подумал, что нашел удивительный персонаж, над которым даже не надо работать. Обычно такое создается, и искусственность образа, перенос тайных сексуальных фантазий мужчин на женский материал (Пигмалионы херовы!) не скрыть. Здесь же все дано самой природой. Если бы она родилась в более героическую эпоху, то — эллинист Чип в этом просто уверен — она стала бы жрицей Эроса. Сейчас эрос скатился до механического секса, пульсацию крови в венах заменяет движение денег, мир неотвратимо движется к упадку, но… Появление этой девочки с губами невинного ребенка, придающими ей невиданную и необузданную вожделенность порока, ее появление вовсе неспроста. Можно, конечно, считать Чипа идиотом, только ему открыты тайные связи между явлениями. Чип очень долго искал живого человека, хотя бы одного, просто ЖИВОГО человека, и сейчас, на краю катастрофы, он его нашел. Да, ЧТО-ТО происходит, о чем пока знает только экипаж и, может быть, уже догадывается Чип. Хотя — нет. Не совсем так. Можно, конечно, считать Чипа идиотом, — пожалуйста, насрать! — но он уверен, что на борту самолета находится еще один человек, который знает больше, чем Чип, и больше, чем экипаж. Он совсем рядом, этот человечек, и, может, стоило бы с ним переговорить?