«Боже ты мой, — ошеломленно подумал Лютый, — как же она вытерпела все это время?..»
— Бедная ты моя. — Он мягко обнял Вику и прижал ее к себе. И почувствовал, что она дрожит. — Теперь все будет хорошо, — проговорил Лютый негромко.
— Нет же! — Она вырвалась. — У них мои дети! Их должны привезти на пресс-конференцию. Всего через два часа! Понимаешь?!
«Надеюсь, что все будет хорошо, — подумал Лютый. А потом пришла другая мысль:
— Ведь она все это время… Она… не верила никому из-за своих детей».
Лютый попытался очень деликатно подобрать слова.
— Все будет хорошо, — произнес он с мягкой настойчивостью. — С нами связались… Это странно, быть может, ты сможешь что-то объяснить. Вика, — Лютый коснулся ее руки, — сейчас нам передадут твоих малышей. С ними все в порядке.
— Что?!!
— Через десять минут, — сказал Лютый, — ты увидишь своих детей.
И еще он подумал, что люди, убившие его брата, люди, сделавшие такое с Викой, находятся в двух шагах от них. Они готовят пресс-конференцию. И Лютому будет очень сложно удержаться от того, чтобы не разорвать всех их собственными руками.
* * *
Санчес стоял на пустыре при въезде в Измайловский лесопарк — углубляться дальше в Москву было опасно. Сейчас он снова вспомнил пословицу, бывшую в ходу на его далекой Родине: «Месть — это то самое блюдо, которое лучше всего подавать холодным».
Санчесу очень хотелось посмотреть на выражение их лиц, когда вот так вот все обломается. Внезапно, в самый последний момент. И на старого лиса, и на всех этих умников, для которых все рухнет в одночасье. И Санчес обязательно должен при этом присутствовать.
Он мог бы убить старого лиса, он мог бы сделать это без особого труда, а потом разобраться с каждым из них в отдельности, но к чему?.. Нет, он окажется свидетелем их поражения, крушения всей этой лавочки. Что гораздо тоньше, что принесет ему подлинное удовлетворение.
Он разрушит Логово.
Они украли его шедевр — что ж, Санчесу есть чем ответить.
И потом, во всем этом имеется практический смысл: Санчес заберет свои деньги, и ищи-свищи! Вольный ветер. Физическое устранение старого лиса не дало бы Санчесу насладиться ни плодами своей победы, ни собственными деньгами.
Появился бы новый шеф, новый Папа, и они бы достали Санчеса. Рано или поздно.
Теперь же Санчес просто накроет лавочку, разрушит Логово, сделает это чужими руками. Мы еще покружимся в маскараде. Да Санчес сейчас просто взорвет бомбу — одни только заголовки в газетах: «В бедствиях семьи вице-президента замешана крупнейшая спецслужба России»… Или в духе Джойса: «Портрет секретного управления в играх с двойниками». Или: «Эхо свадебного взрыва»…
Что-нибудь в этом духе. От этих писак ждать чего-то более стоящего вряд ли приходится.
А еще ему очень хочется посмотреть, как старый лис встретится со своей любимой семьей. Пока добирались сюда из Гольянова, Санчес не терял времени и рассказал гусыне и своей сладкой девочке причину его столь неожиданных действий.
«Ой-ой-ой, этого не может быть! Ты мерзавец! Тра-ля-ля…»
Санчес усмехнулся. Они ему не верили. Они считали, что не верят.
Конечно — это ж папа. Светлый Король из Страны Грез. Хотя червь сомнения уже начинал слегка подгрызать. А теперь им придется самим увидеть, как несчастная мать встретится со своими детьми после… раз-два-три… после трехмесячной разлуки.
«Возвращение родителей близнецов — ох ты старый лис!»
Наши сладкие Лешенька и Викуля.
Во будет слез-то!
И неожиданно мерзавцем окажется не Санчес, а наш блистательный папа, которому Санчес уготовил темноту пострашнее темноты смерти. Но это уже решать старому лису.
А пока Санчес поглядит на выражение его умного лица и посмотрит, что останется от былой проницательности старого лиса, когда вдруг обнаружится, что последний месяц они имели дело вовсе не со шлюшкой из городка Батайска и что несчастную Александру Афанасьевну они сами вот уже как месяц отправили в мир иной. И что их обставила очень умная бабенка, которую они прохлопали под собственным носом. А на ее стороне был лишь… Санчес вдруг подумал, что не так уж и мало. На ее стороне был один из самых страшных и опасных законов природы — материнский инстинкт.
Старый лис еще, возможно, сохранит достоинство, а вот прямая кишка этого самодовольного павлина, Пети Виноградова, явно опорожнится. Вот будет смеху-то…
А потом Санчес увидел приближающийся черный лимузин «Ауди А-8» и огромный черный джип.
— Вот и они, — произнес Санчес.
Он все еще был в гриме. Санчес играл в ту же игру, в которую тореадор забавляется с быком. Люди в джипе не знали, кто он. Пока еще не знали… что с момента взрыва на свадьбе они разыскивали именно его.
Хотя вряд ли, подумал Санчес. Ведь он был всего лишь «пулей», а искать-то следовало «ружье» или «руку», а лучше всего — «голову».
И «руку», и «голову» он им сегодня даст.
* * *
— Вика, спокойно, — произнес Лютый.
Дверца «Волги» приоткрылась. Санчес находился на заднем сиденье, за водителем. Ствол пистолета он прикрыл свежим выпуском газеты «МК», Санчес был как сжатая пружина.
— Идем спокойно, — повторил Лютый.
Но она не смогла спокойно. Она побежала.
* * *
— Ничего не происходит! — закричал Лютый. Он поднял открытые ладони рук. — Все остаются в машинах!
— Стой где стоишь, — произнес Санчес. Близнецы заплакали, напряжение взрослых испугало их.
— Уговор держим, — кивнул Лютый.
— Не сомневаюсь.
Вика была уже рядом с «Волгой». Она распахнула дверцу.
— Идите, — сказал Санчес близнецам. Вдруг в его голосе что-то дрогнуло, и, быть может, никто не заметил проскользнувших в нем ноток нежности, — это ваша мама.
* * *
Она целовала их. Она прижала их к себе, осыпала поцелуями их головки и плакала от счастья.
Близнецы отвыкли от нее. Увидели ее слезы и снова разревелись. Потом что-то произошло. Они слушали друг друга. Они узнавали друг друга. Три человечка прижались друг к другу, а вокруг был чужой мир. Люди в черной «Волге», замерев, смотрели на них, не произнося ни звука. Лютый тоже молчал.
Потом Леха-маленький толкнул Вику ручкой и… ухватился за ее нос.
— Мама, — сказал он.
— Да, мой маленький, мама. — Она рассмеялась, а слезы все продолжали бежать из ее глаз. — И мама никому вас больше не отдаст. Никогда.
Мир вокруг уже не был настолько чужим.
* * *
— Надо ехать, — негромко произнес Санчес. Прокашлялся. Его голос был осипшим, низким.