Киномания - читать онлайн книгу. Автор: Теодор Рошак cтр.№ 149

Прав был и малютка Зип Липски. Касл-режиссер и в самом деле достиг высот искусства, хотя Зипу и не дано было понять, в чем это заключалось. А его цели никак не были связаны с искусством: оно было лишь служанкой могущественного и древнего учения.

Что касается меня, то я не признавал за этим учением права быть религией. Я, конечно же, не хотел верить, что этот мир — единственный, в существовании которого я не сомневался, — есть вотчина Бога Тьмы. И невзирая на всю антиэротическую пропаганду, которую я впитал из фильмов Касла, часть моего либидо все еще упорно отстаивала свое достоинство. Может быть, я слишком мало страдал, чтобы повернуться к жизни спиной. А может быть, я познал любовь слишком многих хороших женщин и потому не мог избрать путь катаров.

И все же… и все же…

Меня не покидали воспоминания о том, как миссис Физер разыгрывает смертные муки давно умершей девушки. Не выходили у меня из головы и слова Ольги, которая так просто, так серьезно говорила мне о рождении женщинами «деток для герр Гитлер». Ее слова вызывали в моем воображении картины смерти и несчастий вокруг меня — такие живые, что я никак не мог и не хотел с ними смириться. Голодающие дети, кровавые бани, ставший привычным ужас болезней, сумасшествия, нищеты. Мрачные сенсации каждый день. Ольга, выжившая в лагерях смерти и видевшая смерть невинных, не сомневалась, что мир — и в самом деле ад. Если смотреть с чисто фактической стороны, следовало признать, что в защиту Великой ереси можно было сказать несколько слов.

— Это все равно что говорить с дельфийским оракулом, — испуганно сказала Жанет после нашей первой беседы с Саймоном Данклом.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Он пускает пузыри, заикается. Ни слова не разберешь. Кто-то должен за ним переводить. И потом (она изящно и по-французски живописно пожала плечиками), я не понимаю, что все это значит.

Сказано было точно. Саймон заикался так сильно, что лишь немногим словам удавалось пробиться сквозь его спазматическую гортань в виде разборчивого английского. Когда мы первый раз посетили школу святого Иакова на выходных, то три раза подолгу говорили с Саймоном. Из всего им сказанного я смог разобрать лишь четыре предложения. Для остального понадобилась помощь сестры Елены, которая всем своим видом демонстрировала, что оказывает большую любезность. Но вскоре я понял, что сестра не столько переводчик, сколько цензор — она перехватывала неловкие реплики Саймона и полностью выхолащивала их смысл. Это сходило ей с рук, поскольку из-за своей робости Саймон не возражал даже в тех случаях, когда, как я видел, сестра Елена выворачивала его слова наизнанку. Три раза он пытался произнести «фликер», но никак не мог одолеть звук «ф» — тогда сестра вмешивалась и, упреждая его, предлагала «фильм», «фарс» или «фотографию». Пытаясь пошутить, я спросил — может быть, он имеет в виду «фак». Сестра Елена никогда не терялась. Глазом не моргнув, добропорядочная дама сказала: «Очень может быть». К этому времени мы достигли молчаливого согласия. Она водила меня за нос, и я знал, что она водит меня за нос, а она знала, что я знаю, что она водит меня за нос. Но у меня не было выбора — я продолжал начатое, надеясь, что время от времени смогу вылавливать из этой лжи зерна истины.

Оказавшись между косноязычным Саймоном с одной стороны и лживой монахиней — с другой, я с каждым приездом раздражался все больше. Я никогда не был уверен — надежна ли получаемая мною информация. И я вовсе не чувствовал, что завоевываю доверие Саймона. Я уже начинал побаиваться, как бы мои поездки в школу не закончились пустой тратой времени, ну разве что посмотрю его фильмы. Выяснилось, что фильмы лучше смотреть по нескольку раз, поскольку просмотр давал мне неожиданные преимущества. Саймон при всей его робости и косноязычии преображался совершенно, когда на экране шло его творение. Парнишка явно жил ради своего искусства и посредством своего искусства. Оно говорило за него, высказывало все, что он хотел сказать. В его присутствии — и с помощью конфет «Милк Дадс» — Саймон обретал уверенность и говорил куда более отчетливо. И, сидя рядом с ним в темном зале, я мог легко подставить ему ухо и услышать то, что он пожелал бы нашептать, исключая посредничество сестры Елены. Хотя она и тут пыталась вмешиваться. Во время просмотров фильмов Саймона она садилась прямо за ним и наклонялась вперед, чтобы слышать все замечания, которыми мы обменивались. Это ей было неудобно и, кроме того, исключало повод встревать в наш разговор и говорить за Саймона.

Если мои попытки общения с оракулом из Зума-Бич были малопродуктивными, то у Жанет ситуация была гораздо хуже. Я еще не сказал брату Юстину, что она приезжает со мной по заданию журнала взять интервью у Саймона; тем не менее я просил ее делать заметки — могут пригодиться в будущем. «Я сообщу брату Юстину о твоей задаче, когда наступит подходящий момент», — сказал я ей. Но после двух-трех первых бесед с Саймоном она поняла, что цель может оказаться недостижимой. Напрямую от парнишки она ничего не могла добиться, а то, что передавала сестра Елена, не имело для Жанет никакого смысла.

Но хуже всего было то, что все мои вопросы к Саймону оставались для бедняжки Жанет тайной за семью печатями, потому что они часто относились к техническим приемам или религиозным учениям, в которых она была полным профаном. Признаюсь, действия мои были эгоистичны, но я решил ничего ей не говорить о Сиротах или катарах. Я намеревался раскрыть карты, когда почувствую, что готов к этому. Мне вовсе не хотелось, чтобы долгие годы моих изысканий вылились в сенсационную и пустую статейку, которую Жанет тиснет в «Роллинг Стоун». А потому каждый раз, когда она просила объяснить, к чему я клоню, я бесстыдно напускал туману. В итоге, проведя несколько недель в бесплодных разъездах между Лос-Анджелесом и Зума-Бич, Жанет не продвинулась ни на шаг к своей цели, хотя, конечно же, получила возможность вволю насмотреться фильмов Саймона, включая и некоторые новинки, которые никогда не были в прокате. К несчастью, это только укрепило ее в уверенности, что ленты Саймона вызывают у нее отвращение — все без исключения. А потому желание Жанет взять у него интервью с каждым днем все слабело.

Это задание могло бы обернуться для нее настоящей мукой, но ее паломничество в землю кино приносило плоды другого рода — и совсем неплохие. Жанет, которой Шарки поспешил предложить стол и постель, лишь только она появилась у него в кабинете, предпочла воспользоваться моим гостеприимством. Шарки изображал из себя широкую натуру, словно его виды на Жанет имели хоть малейшие шансы. «Она синий чулок, — объяснил он мне, — Я зарекся связываться с синими чулками».

Она переехала ко мне и быстро устроилась как дома, но вскоре поняла, что привлекательность «Олливуда» в середине семидесятых быстро сходит на нет. Практически уже сошла на нет. Но мы, к обоюдному удовольствию, возобновили нашу нежную дружбу; ее пребывание у меня сулило нам обоим массу приятных возможностей — по крайней мере, несколько месяцев я разрешал себе так думать. Она была смышленой, страстной, юной искательницей приключений, чью компанию я находил и приятной, и возбуждающей. Однако ее визит совпал по времени с моим полномасштабным исследованием катаров. А этим я, чтобы избежать вполне предсказуемых вопросов, предпочитал заниматься в своем университетском кабинете. А еще мне нужно было одолеть несколько книг, наиболее ценные из которых брат Юстин не позволял выносить из школы. Это были частные публикации его церкви, недоступные больше нигде. Мне было разрешено читать их только в его кабинете. Поэтому я с утра до вечера пропадал вне дома, и Жанет была предоставлена сама себе.