Воспоминания Элизабет Франкенштейн - читать онлайн книгу. Автор: Теодор Рошак cтр.№ 88

— Мне много раз хотелось написать тебе, — сказал он.

— Но ты писал. В письмах отцу.

— Я имею в виду — непосредственно тебе.

И я повторила:

— Ты писал — в письмах отцу. Разве каждое слово в них не предназначалось мне? Я поняла это, когда читала их.

Я прочла все письма, Виктор. Я знаю обо всех твоих победах.

— Полно! Я еще начинающий. Никаких побед у меня не было. Пока что.

— Скромность и ты несовместимы. Это звучит фальшиво. Когда-нибудь ты будешь великим. Твое имя станет в ряд с именем Ньютона. Надеюсь, я увижу, как это произойдет.

— Но ты не сказала, что ты думаешь о моей сегодняшней демонстрации.

— Тебя волнует мое мнение?

— Твое мнение, Элизабет, волнует меня больше, чем мнение любого из присутствовавших — даже Соссюра.

— Это почему же? Я ведь не одна из твоих светил.

— Знаю, я вел себя несколько высокомерно. Я обнаружил, что когда веду себя так, будто меня не интересует ничье мнение, даже научных светил — а может, даже их мнение, — это помогает мне сосредоточиться. Но я понимаю, что в конце концов должен услышать, как воспринимают мою работу в обществе более широком, чем общество профессоров и докторов. Ты — лучшая в том обществе. Я хотел бы знать, что думаешь ты.

— Буду откровенна, я считаю твою демонстрацию чудовищной.

— Тем не менее ты оставалась до конца — и, если не ошибаюсь, следила за показом с таким же интересом, как все остальные.

— Да. Признаюсь, мне было любопытно. Любопытно узнать, чем ты так сосредоточенно занимался в Ингольштадте. Вижу, ты по-прежнему стремишься создать расу счастливых и прекрасных людей.

— Как претенциозно это звучит!

— Это твои собственные слова.

— Неужели? Я так часто увлекался — когда был мальчишкой.

— То же самое чувствуется и в твоих письмах. Твое честолюбие не стало меньше. Но теперь за ним стоит знание. Молюсь, чтобы ты использовал свое могущество во благо.

— Пока еще моего могущества хватает лишь на пустые фокусы в гостиной, вроде тех, какие ты видела. И которые, как я узнал сегодня, не убеждают скептиков. Ты видела их снисходительность. Они воспринимают меня чуть ли не как студента.

Мы надолго замолчали. От нервного напряжения, от усилий не поддаться, выдержать, ожить и открыть ему свое сердце у меня кружилась голова. В глубокой тишине я ощущала, с каким усилием сдвигаются с места звезды по мере того, как колесо ночи поворачивает на утро. Представляет ли он, как отчаянно борются во мне печаль и любовь, — этот мужчина, который научил меня столь многому из того, что я знаю о печали и о любви?

— Есть вещи, о которых нам надо было бы поговорить, — прервал он наконец молчание.

— Поговорить? Что мы успеем сказать в последнюю ночь перед тем, как ты уедешь неизвестно куда, неизвестно зачем?

— Тебя совершенно не должно волновать, куда и зачем.

Мне хотелось сказать: «О, Виктор! Все твои занятия, чувства, мечты, твои страдания и радости — все меня волнует. Что есть у меня в жизни, кроме тебя?» Но я прикусила язык, не позволила этим словам сорваться с губ, а вместо этого сказала:

— Нам всей жизни не хватит для разговора, не то что этих несчастных нескольких часов, оставшихся у тебя после разговора с отцом о деньгах. Этого времени хватит разве на то, чтобы тебе притвориться раскаявшимся, а мне изобразить прощение.

— У меня в мыслях не было раскаиваться.

— Тогда, возможно, мне — раскаиваться, а тебе — прощать. Меня часто мучает мысль, что я плохо повлияла на твою жизнь и моя озлобленность угнетала тебя. Думаю, многое из того, что ты совершил, продиктовано желанием оправдать себя в моих глазах.

— Я вернусь через несколько месяцев, надеюсь на это. К тому времени выяснится, что меня ждет: провал или успех. Тогда ты узнаешь все. Обещаю. Согласна ли ты ждать?

— Разве у меня есть выбор? Куда я, старая дева, денусь? Пойду куда глаза глядят — искать удачи? Что мне еще остается, кроме как жить там, где у меня есть крыша над головой? Я или дочь при отце, или жена при муже. Или, может, мне уйти в лес и жить с дикими зверями? Прости, больше не буду, а то ты подумаешь, что это во мне говорит жалость к себе.

— У тебя есть причина и для жалости к себе, и для гнева.

— Да, есть. Но можешь ли поверить, что я с этим справилась? Ты оказал бы мне великую честь, поняв, чем я сильна и счастлива. Я больше не живу ожиданием примирения.

— Это я чувствую. Ты независимая женщина, Элизабет.

Он протянул руку, желая коснуться моей. Я отступила на шаг.

— Так не забывай об этом, когда уедешь. И возвращайся, когда будешь готов встретиться со мной будто в первый раз, не как с сестрой, или возлюбленной, или даже давно потерянным другом, но как с незнакомкой, которой — придется тебе притвориться — ты не знаешь. Ничего не обещай. Тогда мы проговорим много ночей и дней, — Перед тем как уйти, я попросила: — Обожди здесь. Дай мне вернуться в дом одной.

Он повиновался. Я прошла мимо него, отвернув лицо, боясь, что он даже во темноте заметит блеск слез в моих глазах. Я торопливо устремилась по тропинке между лаврами, надеясь, что успею добежать до замка, прежде чем слезы хлынут неудержимым потоком. Словно сжалившись надо мной, ветер зашумел в листве буков, заглушая мои сдавливаемые рыдания. Я не хотела, чтобы он услышал их, в противном случае он никогда бы не узнал, что это были слезы не горя, но гордости и торжества. Я ничего не показала ему, лишь свою независимость!

Наутро я покинула свою спальню, только когда услышала, как отъехал дилижанс, увозя его.

Он сказал: «через два месяца». Но миновало вот уже два года, в течение которых известия, приходившие от Виктора, становились все невразумительней и небрежней, а иногда это было всего несколько наспех нацарапанных строк с очередным извинением за свое затянувшееся отсутствие. В последние полгода — весной и летом 1792-го — мы не получили от него ни единой весточки. Мы предположили, что причиною стало то, что весь мир перевернулся вверх дном.

Примечание редактора

Об исследованиях Виктора Франкенштейна

Многие из тех, кто прочел первую книгу, содержавшую записи моих бесед с Франкенштейном, выражали недоумение и озадаченность тем, что я так скупо сообщил о деталях его исследования. Особые вопросы вызывала лаконичность, с какой я описал создание чудовища. Это отсутствие подробностей побудило некоторых усомниться в правдивости моего рассказа и посчитать его за явную выдумку. Я готов исправить сие упущение, которое, признаюсь, было результатом умышленной цензуры с моей стороны. Франкенштейн сообщил мне намного больше о своих научных изысканиях; я, однако, решил ограничиться общим изложением фактов. В оправдание такого решения скажу: меня подвигли на него вместе скептицизм и моральное отвращение.