Химеры Хемингуэя - читать онлайн книгу. Автор: Джонатон Китс cтр.№ 22

Все зависело от Анастасии. К примеру, ее поведением определялись маршруты перелетных птиц. Прическа Президента Соединенных Штатов каким-то образом не обошлась без нее. Сообразно с Анастасией люди ели и спали. Происходили автокатастрофы. Паскаль, в чье пари верил Саймон, тоже говорит нам, что мир стал бы совершенно иным, будь нос Клеопатры чуть длиннее, — точка зрения, которую подтверждает современная наука, вплетающая мир в непрерывную ткань причинности: когда бабочка трепещет крыльями, потоки ветра сотрясают другой континент. В этой полоумной степени упорядоченности — непостижимом лабиринте отношений между всем и каждым во вселенной — кроется грязная тайна хаоса. Мир — механизм тоньше человеческого разума: лишь размывая его границы своим представлением о беспорядке и косясь через статистику на формулы, необходимые нам, дабы четко нанести на карту весь космос, способны мы примирить наши прагматичные потребности с рассеянной средой. Мы можем видеть мир лишь через хаос, как евреи видели Бога лишь через Его законы. Но мир — или Бог, если угодно, — все равно есть.

Все зависело от Анастасии, и все зависело от Саймона. Учтем Жанель. Двоюродный дед Стэси, торговавший спорттоварами. Президент Соединенных Штатов. Рассказывать историю Анастасии, как это делаю я, — лицемерие, точно использовать алгоритм для описания розы ветров. Не учтена окажется бабочка и, вероятно, нос Клеопатры. Но там, где ученый прибегнет к теории хаоса, писатель прибегнет к порицанию. История есть обвинение, если не окончательный приговор. Постигая мастерство рассказчика, я понял, что не смогу здраво поведать вам о бабочке в другом полушарии. Когда-то я хотел стать юристом в строгом деловом костюме. Господа присяжные заседатели… Я передумал, когда заблудился между истиной и ложью, лишился понимания, кое, помимо его ключевой роли во всех стандартных тестах, что мне пришлось бы пройти, дабы попасть в зал суда, казалось мне существенным в деле обвинения. Я стал рассказчиком, чтобы придержать правосудие. Это удалось бы мне лучше, будь я юристом. Мне бы назначили, какую сторону защищать. А писатель?.. Писатель изобличает одним лишь упоминанием. Простите этих людей. Они не хотели быть виноватыми.

Мы столкнулись с ними на улице. Помню, что первым заметил ее — женщину на несколько лет моложе меня, на самом деле девушку, в маленьком черном платье и туфлях на каблучках. Коротко обрезанные алые ногти. Никаких бриллиантов на пальцах. Впрочем, тонкое запястье сковывал золотой браслет с брелоками, чья-то фамильная драгоценность. Черепаховая заколка в волосах тоже принадлежала другой эпохе, хотя она носила ее вовсе не из уважения к тому времени. Заколка подходила к ее волосам — старинный коричневый, подсвеченный мазком модного блонда. Она сутулилась, но тело ее выражало скорее не позу, а настроение. Я уставился на нее.

— Стэси?! — воскликнула Мишель.

Саймон шагнул вперед.

— Что вы здесь делаете? — спросил он. Стэси подошла к Мишель и сказала:

— Мы были на симфонии.

Мишель, обычно такая невозмутимая, какой-то миг не знала, что делать. Она обнимала Стэси, свою Стэси, все время, что они дружили. Они целовались, встречаясь и прощаясь, и спали в одной кровати. Но сейчас перед Анастасией в черном платьице, которого Мишель никогда не видела, она, кажется, не знала, с чего начать. Видимо, обе не знали, кто они для другой, кем должны быть, кем могли быть, что осталось. Они стояли точно в трансе, пока Саймон не пожал мне руку. Тогда Анастасия притянула к себе Мишель.

— Я тебе еще нравлюсь? — шепнула она Мишель на ухо голоском, который совсем не изменился.

— По-моему, Джонатон тебя даже не узнал, — сообщила Мишель Анастасии, когда они отпустили друг друга.

Анастасия посмотрела на себя. Саймон, однако, улыбнулся мне так, как улыбался, когда речь шла о больших деньгах.

— Идемте с нами, — сказал он, в упоении успехом забывая обо всех причинах, по которым нам не следовало этого делать. — Выпьем в «Дурной славе». — И пошел. Анастасия вернулась к нему, их руки сомкнулись естественно, точно захлопнулись дверные створки. Я остался с Мишель. Протянул ей руку, но пальцы наши по обыкновению сцепились, и мы страдали всего лишь полквартала.

То есть почти всю дорогу. Клуб «Дурная слава» находился ниже по переулку, населенному в основном праздными водителями лимузинов и праздношатающимися попрошайками. Знаменитости праздновали в клубе, собирали вокруг себя поклонниц за большими банкетными столами и делали такие заказы по винной карте, будто каждая их вечеря — последняя. «Дурная слава» не работала в дневные часы. Там были под запретом темные очки, а также фотосъемка, сотовые телефоны и искатели талантов без сопровождения самих талантов. Одни считали, что это очень по-лос-анджелесски, другие — что это очень антиголливудски, но все приходили и оставляли следы своих кредиток.

По правде сказать, «Дурная слава» не имела отношения к Лос-Анджелесу и еще меньше — к Сан-Франциско. На стенах висели винтажные плакаты с рекламой отдыха и путешествий, восхвалявшие любые места, кроме здесь, любое время, кроме сейчас. «СКЕГНЕСС [16] ТАК БОДРИТ» — сообщал плакат Британских железных дорог 1908 года, карикатурно изображавший курортный пляж, где скакал несомненно самый веселый старый рыбак во всей Империи. Другие отпуска выглядели экзотичнее. Скажем, получившая солнечный удар ВАЛЕНСИЯ, называвшаяся — в назидание французскому отпускнику-оптимисту примерно 1930 года — JARDIN D'ESPAGNE. [17] И один из самых притягательных — ибо никто не мог внятно перевести на английский надпись, сделанную шрифтом «деко», — гласил: «BATAVIER-LUN GOEDKOOPSTE EN GEMAKKELJKSTE ROUTE GEREGELDE DIENST VOOR UR ACHT EN PASSAGE». [18] Под надписью, раскрашенный черными, зелеными и синими чернилами, плыл пароход, бывший современным году, быть может, в 1915-м. Никто ни разу не смог мне сказать, куда пароход направляется и зачем. Прошло время, и я уже сам не хотел знать, опасаясь, что придется мне найти нового любимчика. Это было существенно: у всех, кто посещал «Дурную славу» хоть сколь-нибудь регулярно, был любимый плакат, любимое место и время, и столики резервировались соответственно. И поскольку я никогда не был стеснен в средствах, пока писал романы, а люди их читали, я был вхож в круги, приближенные к шеф-повару.

Анастасия никогда не была здесь. Пока она складывала в карманы Саймону спичечные коробки, тот рассказывал ей о плакатах — кому из знаменитостей какой нравится и с кем он сам прежде обедал, — но первым метрдотель узнал меня.