Дядя Федор и лето в Простоквашино [= Каникулы в Простоквашино ] - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Успенский cтр.№ 2

Люблю грозу в начале мая —

Рубль сорок.

Когда весенний первый гром —

Два восемьдесят.

Полурезвясь, полуиграя —

Четыре двадцать.

Грохочет в небе голубом.

Пять рублей, то есть пять долларов шестьдесят копеек получается. Надо же, а я даже до остановки не дошёл.

Как раз в это время в соседнюю деревню Троицкое стихотворный поэт должен был приехать. На клубных расклейках было написано: "Состоится встреча с поэтом Юрием Энтиным — "Стихи последних лет".

И кое-где большие афиши были расклеены.

На афише была фотография поэта, где он радостно кого-то приветствовал. То ли самолёты, то ли народ. Была в нём какая-то потусторонняя отрешённость и возвышенность. Короче, было ясно, что это настоящий поэт, а не халтурка какая-то.

Стихи последних лет троицких особенно не интересовали, а сам поэт заинтересовал — больно непривычный уж был мужчина: совсем тощий и весь в волосах.

Пелагея Капустина сказала:

— Я обязательно пойду на встречу с ним. Уж больно вид у него жалостливый, и стихи у него, наверное, такие же.

— Да ничего подобного, — сказал сторож дед Сергей с горушки. — Он человек волевой, это сразу видно. Он на приплюснутого Дзержинского похож.

Клубная билетёрша тётя Дуня сказала:

— Ерунда это всё, чего вы там думаете. Поэт Юрий Энтин — это композитор Владимир Шаинский.

Она так часто встречи устраивала, что в мозгах у неё всё запуталось.

В общем, народ решил с поэтом встретиться.

* * *

Шарик, Матроскин, дядя Фёдор и почтальон Печкин, разумеется, тоже пришли на концерт. Сели в самом дальнем ряду. Потому что если им вечер не понравится, они тихонько уйдут.

Троицкий клуб был такой маленький, что самый дальний ряд фактически ближним был.

Печкин взял счёты, чтобы поэтический заработок считать.

Поэт вышел на сцену — свободный и раскованный, совсем не такой, как на афише. И сразу начал:

В летнем месяце апреле

Потихоньку тает снег

И весёлые качели

Начинают свой разбег.

Печкин только успевал счётами щёлкать:

— Доллар сорок, доллар сорок, рубль сорок и ещё рубль сорок.

Взлетая выше ели…

Щёлк.

Не ведая преград

Щелк.

Крылатые качели

Щёлк.

Летят, летят, летят.

Щёлк, щёлк, щёлк.

— Гражданин товарищ поэт, — просит Печкин, — повторите, пожалуйста, стихотворение про качели.

— Оно вам так понравилось?

— Я просто строки не успел сосчитать.

Тут записки из зала стали поэту приходить самые разные: "Ваша жена артистка?"

Поэт даже растерялся:

— Нет, но концерты устраивает.

"Прочтите ваше любимое стихотворение".

Юрий Энтин согласился:

— Хорошо. Прочитаю.

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи ещё хоть четверть века —

Всё будет так. Исхода нет.

Умрёшь — начнешь опять сначала.

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

— Восемь строчек всего, — говорит Печкин, — невыгодное стихотворение.

— Это стихотворение Александр Блок написал, — сказал Юрий Энтин.

Печкин расстроился:

— Он меня запутал. Придётся пересчитывать. Он же чужое стихотворение читал.

Поэт тут же исправился и стал читать только своё:

Прекрасное далёко,

Не будь ко мне жестоко,

Не будь ко мне жестоко,

Жестоко не будь.

"Какой хитрый, — успел подумать Печкин, щёлкая счётами, — три раза повторяет".

Из чистого истока

В прекрасное далёко,

В прекрасное далёко,

Я начинаю путь.

"И опять повторяет. Вот экономия!"

В общем, Печкин насчитал за вечер четыре тысячи двести копеек, чем окончательно подкосил Шарика.

Дела с молоком у Мурки не улучшались. Она, несмотря на проигрыватель, всё меньше молока давала.

— Репертуар не тот, — сказал почтальон Печкин. — Ей надо что-нибудь сугубо личное поставить. У меня есть одна такая пластинка.

Он пластинку принёс, и Матроскин её запустил. Это была весёлая животноводческая песня про корову. Пел её замечательный певец Леонид Утёсов.

Пластинка была старая, она всё время съезжала со строчки на строчку. Но текст был абсолютно коровий. Проигрыватель пел:

"Ты не только съела цветы,

В цветах мои ты съела мечты,

И вот душа пуста,

И вот молчат уста.

Трудно жить,

Мой друг, без друга

В мире одному.

Всё туманно, всё так сухо

Сердцу и уму.

Если б жизнь твою коровью

Исковеркали б любовью,

То тогда бы ты, Пеструха,

Знала почему".

Матроскин заводил и заводил эту песню. Корове она не очень нравилась, зато соседи подходили послушать.

"Брось ты хмуриться сурово,

Видеть всюду тьму,

Что-то я тебя корова,

Толком не пойму.

Наклони поближе ухо,

Утешай меня, Пеструха,

Очень трудно без участья

Сердцу моему".

Пришла даже знаменитая животноводка и доярка Пелагея Капустина. Она тоже раз сто завела любимую песню.

"Есть в полях другие цветы,

Опять вернутся в сердце мечты.

О них грустить смешно,

Пора простить давно".

И когда повторилась сто первый раз, с Муркой что-то случилось.

Она вылетела из сарая как лёгкий танк. Разнесла столик с проигрывателем на мелкие кусочки и, разгневанная, убежала в поля.

— Не даёт молока, — сказал Матроскин, — чего я только ни делаю…

— Оттого и не даёт, что телёночек у неё не намечается, — сказала доярка Пелагея. — Ведь коровы молоко не людям дают, а телятам. Люди уже потом пристраиваются. Надо ей телёночка завести.