— Драться лучники не умеют, — бросил он латникам. — Простонародье: кто швец, кто корзинщик. Машут топорами как попало. Не нападайте первыми: пусть замахнутся, тогда отводите удар и убивайте. Понятно?
Латники закивали. Понять было несложно. Однако поле воняло кровью, орифламма исчезла, с десяток именитых французов погибли или сгинули. Ланферель знал, что победа приходит только к тем, кто в нее верит. И теперь ему предстояло настроить своих людей на успех, а потом пробиться сквозь английский строй и добыть для Франции победу.
Англичане при виде подступающих французов выстроились в шеренги и подняли оружие. Второй полк, поравнявшись с первым, разразился кличем:
— Сен-Дени! Монжуа! Монжуа!
— Святой Георгий! — полетело от англичан вместе с издевательским улюлюканьем, каким охотники встречают загнанную дичь.
Второму полку путь к англичанам преграждали останки первого, и новоприбывшим оставалось лишь подталкивать их вперед. Свежие силы французов, продираясь сквозь топкую грязь с копьями наперевес, теснили измотанных первой битвой латников на груды тел и дальше на копья и алебарды англичан. Среди грохота стали, криков умирающих и отчаянных взвизгов трубы восемь тысяч латников подступили к месту битвы.
Как раз в тот миг, когда Ланферель приблизился к лучникам.
* * *
Женщины и слуги пустились бежать прочь от обоза — в гору, к распаханному плато, где стояло английское войско. Крестьяне, толпой налетев на телеги, теснили друг друга в надежде на легкую поживу.
Река, в которую прыгнула Мелисанда, оказалась полноводной после недавних ливней, холодной и грязной. С трудом преодолевая стремительный поток, девушка пробиралась сквозь нависающие над водой ветки, пока наконец не наткнулась на налатник, зацепившийся за ветку ивы. Схватив его, она вылезла на берег, то и дело цепляясь за колючки шиповника и ожигаясь крапивой, и натянула накидку через голову. Мокрый холодный холст неприятно облеплял тело, зато прикрывал наготу. Мелисанда медленно двинулась на север, держась позади зарослей ежевики и лещины, — и вдруг увидела коней.
Полсотни или больше всадников, остановившись к западу от деревни, наблюдали за английским лагерем. Знамени не было — Мелисанда все равно не распознала бы герб, — однако ей было ясно, что малочисленная английская армия не станет держать в тылу такое количество всадников. Значит, они французы. Мелисанда, сама француженка, воспринимала их как врагов и потому сжалась в кустах, чтобы яркий налатник не бросился в глаза.
Ее вдруг охватила тревога: налатник, прикрывавший наготу, ощущался как тяжесть, на сердце делалось неспокойно.
— Прости, — взмолилась она Богоматери. — Прости, что надела налатник! Спаси Ника!
Никакого отклика она не почувствовала — в голове звенела тишина.
Она нарушила клятву. Она обещала Деве не носить налатник, считая, что стоит ей надеть отцовский герб — и Нику не миновать смерти. А теперь солнце и сокол красовались у нее на груди, и Дева не отвечала на призыв — зарок был нарушен. Мелисанду, мокрую и продрогшую, вдруг затрясло.
Ник неминуемо погибнет, она в этом не сомневалась.
И она сорвала с себя налатник, чтобы Ник остался жить.
Сжавшись от холода и страха, она шептала молитву, а на севере — позади всадников, за деревней, за краем неба — вновь разносились звуки сражения.
* * *
— Убивали французов прежде — убьем и сейчас! — крикнул Томас Эвелголд. — За Англию!
— За Уэльс! — подхватил кто-то.
— За святого Георгия!
— За святого Давида Валлийского!
С боевыми кличами стрелки кинулись на нового врага. После первого разгрома французов кое-кто уже подсчитывал суммы выкупа за пленных — те, без шлемов и со связанными руками, сидели теперь позади кольев под присмотром лучников, из-за ран оставшихся в тылу. Остальные стрелки устремились вперед — убивать новых врагов и брать новых пленников.
Лучники налетели единым вихрем. Уже наловчившись опрокидывать наземь вязнущих в грязи латников, они обрушились на французский фланг, гвоздя шлемы молотами и добивая врагов ударом ножа в глаз. От груды поваленных тел неслись стоны, дальше поле кишело закованными в сталь латниками: задние ряды теснили передние — те, спотыкаясь о трупы, пытались перебраться через тела и попадали под молоты и ножи лучников, и все же неотступно двигались вперед. У одних на шее болтались золотые и серебряные цепи, великолепные доспехи других указывали на богатство или высокий сан владельца. Таких лучники брали в плен: убивали спутников жертвы и, окружив латника, как стая охотничьих псов, угрожали и запугивали до тех пор, пока жертва не сдергивала с руки латную перчатку.
— Подходи, выродок! — ревел Том Скарлет латнику с красным лебедем на гербе и с золотыми бляхами на красном бархатном поясе.
Шлем украшала серебряная окантовка, под поднятым забралом блестели голубые глаза. Протиснувшись между телами, латник двинул копьем в живот Скарлету, Том отбил удар алебардой. Второй француз, с таким же красным лебедем на налатнике, рубанул по алебарде широким мечом, но тот лишь отскочил от обитой железом рукояти. Скарлет, выставив вперед алебарду, стукнул наконечником в стальной нагрудник с красным лебедем: копейщик отступил, зато мечник вновь замахнулся. Скарлет едва успел отбить удар рукоятью, как вдруг возникший рядом Уилл Склейт с ревом взмахнул над французом алебардой и легко сокрушил стальной шлем, словно тот был сделан из пергамента. Из развешенного шлема мечника брызнули мозги и кровь, и силач Склейт потянул на себя алебарду с молотком на обухе.
— Оставь второго, Уилл! Он богатый! — крикнул Том Скарлет.
Враг вновь занес копье. Скарлет успел ухватить древко рукой и рвануть на себя: копейщик споткнулся и упал, и Скарлет, зацепив его за нижний край шлема, оттащил француза за спины лучников. Пока Уилл Склейт вместе с дюжиной стрелков сэра Джона гвоздил молотом остальных, Скарлет развернул француза лицом к себе.
— Богатый?
Копейщик смотрел на врага с ненавистью, и Скарлет, вытащив нож, приставил острие к левому глазу француза.
— Если богатый, останешься жить. Если бедный — умрешь.
— Je suisle comte de Pavilly, — признался пленный. — Je me rends! Jе me rends!
[32]
— Богатый или нет? — добивался своего Скарлет.
— Том, сзади! — крикнул Хук: на Скарлета шел француз.
Том обернулся, и в этот миг граф де Павийи, метнувшись снизу, вонзил нож ему в пах. Скарлет захрипел, граф ударил снова — на этот раз в живот, взрезая и кромсая плоть. Тут алебарда Уилла Склейта мелькнула в воздухе, словно коса, и вонзилась графу в лицо, ломая остатки зубов и вгоняя обломки внутрь черепа. Графская кровь смешалась с кровью Скарлета, два тела — богача и бедняка — рухнули на землю. Склейт выдернул алебарду из мешанины стали и костей, — и вдруг внезапный натиск французов отбросил его назад.