— Вы слышали епископа! — нарушил Робби воцарившееся на стене молчание. — Нам велено взять Томаса под стражу или разделить с ним проклятие.
Он положил руку на меч и обнажил бы его, не вмешайся сэр Гийом.
— Довольно! — крикнул нормандец. — Довольно! Я здесь второй по чину. Если Томас отстранен, командую я. Или кто-то хочет возразить?
Желающих не нашлось. Лучник и ратники отшатнулись от Томаса и Женевьевы, как от прокаженных, но никто не выступил в поддержку Робби. Изуродованное шрамом лицо сэра Гийома было мрачным как смерть.
— Часовые останутся на дежурстве, — приказал он, — остальные отправятся по своим койкам. Живо!
— Но мы обязаны… — начал было Робби, но непроизвольно попятился, когда сэр Гийом в ярости обернулся к нему.
Шотландец не был трусом, но в тот момент яростный вид сэра Гийома устрашил бы кого угодно.
Солдаты неохотно, но повиновались, и сэр Гийом задвинул в ножны свой полуобнаженный меч.
— Он, конечно, прав, — угрюмо буркнул рыцарь, глядя вслед спускающемуся по ступенькам Робби.
— Он был моим другом! — возразил Томас, пытаясь удержаться в этом вывернутом наизнанку мире хоть за что-то устойчивое.
— И он хочет Женевьеву, — сказал сэр Гийом, — а поскольку заполучить ее не может, то убедил себя в том, что его душа обречена. Почему, по-твоему, епископ не отлучил нас всех вместе? Да потому, что тогда мы все оказались бы в одинаковом положении и всем нам нечего было бы терять. А он нас разделил на чистых и нечистых, благословенных и проклятых, и Робби хочет спасти свою душу. Можно ли винить его за это?
— А как же ты? — спросила Женевьева.
— Моя душа сгорела много лет тому назад, — угрюмо ответил сэр Гийом, потом он повернулся и устремил взгляд на главную улицу. — Они собираются оставить снаружи, за городской стеной ратников, чтобы схватить вас, как только выйдете. Но вы можете выбраться через маленькие воротца за домом отца Медоуза. Там стражи не будет, и вы сможете перебраться через реку у мельницы. Ну а добравшись до леса, окажетесь в относительной безопасности.
Томас не сразу уразумел смысл сказанного, и лишь потом на него, как удар, обрушилось понимание того, что сэр Гийом велит ему покинуть замок. Бежать. Скрываться. Стать изгоем. Бросить отряд, о командовании которым он так мечтал, оставить свое новоприобретенное богатство, лишиться всего. Всего!
Он воззрился на сэра Гийома, тот только покачал головой.
— Тебе нельзя оставаться, Томас, — мягко сказал его старший боевой товарищ. — Иначе Робби или кто-нибудь из его приятелей тебя убьет. Среди остальных найдутся десятка два, кто станет на твою сторону, но если ты останешься, начнется бой, и они нас победят.
— А ты? Ты останешься здесь?
Сэр Гийом смутился, потом кивнул.
— Я знаю, зачем ты пришел сюда, — сказал он. — Я не верю, что эта проклятая штуковина существует, а если она существует, то не думаю, что у нас есть хоть малейшая надежда ее найти. Но мы можем заработать здесь деньги, а деньги мне нужны позарез. Так что я остаюсь. Но ты, Томас, уйдешь. Отправляйся на запад. Найди какой-нибудь английский гарнизон. Отправляйся домой.
Видя, что Томас еще сомневается, он спросил:
— Ну что, скажи мне, ради бога, тебе еще остается?
Томас промолчал, и сэр Гийом скользнул взглядом по ратникам, ждавшим за городскими воротами.
— Конечно, есть и другой выход. Ты можешь отдать им еретичку и передать ее на сожжение. Тогда клирики снимут с тебя отлучение.
— Этого я не сделаю! — гневно воскликнул Томас.
— Отведи ее солдатам, — сказал сэр Гийом, — и преклони колени перед епископом.
— Нет!
— Почему нет?
— Ты знаешь почему.
— Потому что ты любишь ее?
— Да, — ответил Томас и почувствовал, как Женевьева дотронулась до его руки.
Она понимала, что он страдает точно так же, как страдала она, когда церковь ее отринула, но она уже свыклась с этим ужасом, а Томас нет. И девушка понимала, что на это потребуется время.
— Мы не пропадем, — сказала она сэру Гийому.
— Но вы должны уйти, — настойчиво повторил нормандец.
— Знаю, — ответил Томас дрогнувшим голосом.
— Завтра я доставлю вам припасы, — пообещал сэр Гийом. — Лошадей, еду, плащи. Что еще вам нужно?
— Стрелы, — живо откликнулась Женевьева и обернулась к Томасу, как бы ожидая, что он добавит что-нибудь.
Но он все еще не пришел в себя от потрясения и плохо соображал.
— Тебе, наверное, нужны записки твоего отца, верно? — мягко подсказала она.
Томас кивнул.
— Заверни книгу в кожу, — попросил он сэра Гийома.
— Итак, завтра утром, — сказал рыцарь. — У дуплистого каштана, на холме.
Сэр Гийом проводил их из замка через улочку за домом священника к дверце в городской стене, за которой начиналась тропа, ведущая к водяной мельнице на реке. Рыцарь поднял засовы, с опаской приоткрыл воротца и, лишь убедившись, что снаружи никто не караулит, проводил беглецов вниз, к мельнице. А потом проследил за тем, как Томас и Женевьева пересекли каменную мельничную запруду и поднялись к кромке леса.
Добиться успеха Томасу не удалось. И он был проклят.
Часть вторая
БЕГЛЕЦ
Дождь шел всю ночь. Тучи, принесенные холодным северным ветром, пролились хлестким ливнем, срывавшим листья с дубов и каштанов. Томас с Женевьевой, укрывшиеся от ненастья в дупле старого дерева, опаленного молнией, невольно вздрогнули от внезапного раската грома. Молний не было, но дождь хлестал по древнему стволу с неистовой силой.
— Все из-за меня, — сказала Женевьева.
— Нет, — возразил Томас.
— Я ненавидела этого священника, — сказала она. — Я знала, что не должна стрелять, но не сдержалась, когда вспомнила все, что он делал со мной.
Она уткнулась лицом в его плечо, и голос ее звучал еле слышно.
— Он поглаживал меня, когда не жег. Поглаживал как ребенка.
— Как ребенка?
— Нет, — сказала она с горечью, — как любовницу. И, терзая меня, он всякий раз громко молился за меня и говорил, что я дорога ему. Я ненавидела его.
— Я тоже ненавидел его, — сказал Томас, сжимая ее в своих объятиях, — за то, что он сделал с тобой. И я рад, что он мертв, — добавил лучник.
И тут же подумал, что и сам сейчас все равно что мертвец. Отверженный, лишенный надежды на спасение и обреченный на муки ада.