— Да вон хоть на диване. Я в спальне сплю, храплю
сильно, но из большой комнаты ты не услышишь.
— Храпите на здоровье, — усмехнулась я.
— Может, выпьешь? — предложил он.
— Спасибо. Не пью. Желудок больной. Чаю, если можно…
— Ужинай, не стесняйся, — кивнул Петр Васильевич
и, вылив остатки водки из бутылки в стакан, достал из холодильника еще одну
поллитровку.
— Вам же завтра ехать, — кивнула я. — Или на
дорогах здесь попроще?
— Вечером поеду, — махнул он рукой. —
Выхожусь… Он выпил, посидел молча, глядя в пустой стакан, и тяжко вздохнул:
— Беда у меня… Помрет моя Наталья. Сегодня врач сказал
— рак у нее. Вот такие вот дела… — Я молчала, не зная, что на это
ответить. — Третий раз жизнь по новой начинать… С одной жил — разошлись,
я-то все по командировкам, ну… вышло дело… да… С Натальей хорошо жили, и вот тебе.
Дом этот на ее сына записан, весной вернется с армии, а мне куда? В сорок семь
лет много не набегаешь.
— Может, не все так плохо у вашей Натальи, иногда
чудеса случаются…
— Может, — кивнул он. — Только врач сказал —
полгода, не больше. Дела… Я тут малость посижу, а ты меня утром часов в шесть
разбуди, мужики в семь выезжают, надо успеть их перехватить, на дорогу выйти.
— Разбужу, — кивнула я и пошла в комнату.
Я думала, что усну мгновенно, но долго не могла сомкнуть
глаз. Таращилась в потолок и думала: о себе, о Петре Васильевиче, о неведомой
Наталье. В полночь хозяин пошел на двор, загремел ведрами, а потом долго не
возвращался. Я поднялась и, накинув куртку, вышла в сени. Хозяин расположился
прямо на холодном полу, с босыми ногами и в расстегнутой до живота рубашке.
Богатырский храп возвещал о том, что сон его крепок. Покачав головой, я с
великим трудом его растолкала, помогла подняться и отвела в спальню. Потом
вернулась на диван и через пятнадцать минут, кажется, уже спала.
Проснулась ровно в пять. Долго смотрела в темноту за окном.
Оделась и вышла проведать хозяина: спал он крепко и просыпаться явно не
собирался. Я зажгла настольную лампу, подошла к шифоньеру, открыла дверцы и
внимательно осмотрела содержимое. К счастью, у нас с Натальей был почти один и
тот же размер. Главное, что меня интересовало, — обувь. Сапоги нашлись,
изрядно поношенные, но крепкие. Зимнее пальто, шарф, белье, старенькие джинсы,
должно быть, остались от сына. Я аккуратно сложила вещи в сумку и без особой
спешки покинула дом.
В утреннем сумраке поселок выглядел уныло. Дойдя до конца
улицы, я остановилась, пытаясь сориентироваться. Нужное мне шоссе оказалось
метрах в пятистах от этого места, но выбралась я на него не сразу, зато здесь
мне повезло. Из-за поворота появился видавший виды «газик», затормозил, я села
рядом с водителем, не особенно интересуясь, куда он держит путь. Сейчас главное
— убраться подальше от этого поселка…
— Кудрявцева, спишь, что ли? — Я вздрогнула,
оторвавшись от созерцания стены. — К телефону.
— Ты сегодня нарасхват, — заметила Люда.
— Точно, — кивнула я. Голос мужской.
— Вы Елена Сергеевна? — вкрадчиво спросил
невидимый собеседник, а я усмехнулась.
— Елена Петровна, а вы кто?
— Петровна? Выходит, у меня неверные сведения.
— Выходит. Вы куда звоните, может, у вас и телефон
неверный?
— Может быть, — хмыкнул он и повесил трубку.
«Нет, ребята, — подумала я. — Такими звонками на
мои нервы воздействовать трудно…» Однако домой скорее всего идти опасно, там
могут ждать… Если они все тут себя так по-дурацки, значит, не очень уверены в
том, что Кудрявцева Елена Петровна — это я и есть. Хотя, возможно, я их
недооцениваю. Я продолжала стоять возле телефона, тупо его разглядывая.
— Чего там? — спросила Людка.
— Где? — хмыкнула я.
— Ну там, откуда тебе звонят.
— Там все нормально.
— А зарплату не обещают?
— Нет.
— Жаль. Слушай, это тот тип, который здесь вертелся,
ну, крутой?
— Этот не крутой, этот глупый. Ты домой собираешься?
— Я к тебе в гости собираюсь, сама звала чай пить.
— Чаю напьешься здесь, гости отменяются, дела у меня.
— Тогда я вечером зайду.
— Заходи, только меня дома не будет.
Я вышла в коридор и немного посидела там на подоконнике. При
известной ловкости незаметно покинуть почту можно, главный вопрос: стоит ли
заходить домой. Домом я называла крохотную комнатенку в коммуналке. Темную,
сырую и холодную. Но и ей я была очень рада.
В этот город я прибыла к концу второй недели своего бегства.
Меня покачивало от слабости, от голода и постоянного недосыпания, в голове все
путалось, я с трудом понимала, кто я и где нахожусь. Умылась в очередном
туалете очередного вокзала и побрела по прямой как стрела улице с неизвестным
мне названием, совершенно не представляя, куда я направляюсь, и тут детский
голос позвал:
— Мама!
Я резко обернулась и замерла как вкопанная: прямо передо
мной стоял Ванька. В белой с черными пятнышками шубке и забавной черной шапке с
ушками. Колени у меня начали подгибаться, и я едва не осела в снежную жижу на
асфальте. Появилась женщина, взяла мальчика за руку, и они пошли в сторону
универмага, а я стояла и смотрела им вслед. Потом потрясла головой и отыскала
скамейку, села, с полчаса разглядывала свои ноги в ворованных сапогах. Мне
стало совершенно ясно: я достигла конечного пункта своего бегства. Дальше
бежать не имело смысла, да и не смогу я больше. К тому же здесь жил Ванька,
пусть не мой, совсем непохожий и, возможно, с другим именем — это не имело
значения.
Как начать новую жизнь в этом совершенно чужом городе — в ум
не шло. Я поднялась со скамьи и торопливо зашагала по широкой улице вперед и
вперед. Надо согреться, к тому же на ходу лучше думается. Я прошла пару
кварталов, свернула в переулок и неожиданно остановилась перед зданием почты:
мое внимание привлек листок бумаги на двери: «Требуется почтальон». «Почему бы
и не рискнуть?» — подумала я и решительно взялась за ручку двери.
Поначалу заведующая особого интереса к моей особе не
проявила, взглянула вскользь и спросила не без удивления:
— На работу? Платят у нас мало… и не всегда вовремя. А
работа… по гололеду набегаешься.
— Выбирать мне не приходится, — пожала я
плечами. — Возьмете?