* * *
Я долго ходил по кухне два шага вперед, два шага назад, стучал ногтем по железным банкам с сыпучими продуктами, потом ел варенье, чтобы снять напряжение, и, к счастью, вовремя осознал, что мне еще надо кое-что спросить у папы.
Я позвал его обратно на кухню разными таинственными знаками.
Мама увидела эти знаки и как-то странно фыркнула, но ничего не сказала.
– Пап! – зашептал я. – Ты мне толком объясни! Где цветы? У кого покупать? Сколько они стоят? Что ты на меня все свалил? Свалил и думает, что все в порядке!
– Да ничего я не свалил! – громко зашептал папа в ответ. – Я же тебе говорю: садишься на троллейбус, доезжаешь до Белорусского, там прямо рядом с метро стоят грузины с цветами. Берешь либо большую ветку мимозы за рубль или за рубль пятьдесят, или гвоздики по семьдесят копеек. Ну, может, по восемьдесят. Но только три. Они должны быть красивые на вид, а не пожухлые. Учись, Лева! А то пойдешь потом на свидание к девушке...
– Да ну тебя, пап! – сказал я. – Я же серьезно. А ты опять про свое. Слушай, ну а если мне денег все-таки не хватит?
– Лева! – довольно сердито сказал папа. – Перестань тут ходить. Иди давай спать. Завтра я тебя рано разбужу.
Я пошел, разделся и лег спать.
В темной родительской комнате мама что-то ласково говорила Мишке под слегка мерцающий телевизор.
Я лежал и пытался разобраться в своих чувствах.
Но так и не разобрался.
* * *
Утром папа вытащил меня из постели, а сам убежал. Я медленно стал одеваться.
– Это что значит? – жалобно удивилась сонная мама. – А портфель собрать? Ты куда вообще, Лева?
– Мам, – сказал я, – ты не удивляйся, но я скоро обратно приду.
– А!.. – сказала она, зевая. – Понятно. Ну иди-иди. Только в школу смотри не опоздай.
На улице еще вовсю горели фонари, но небо уже чуть-чуть светлело. Было зябко и почему-то страшно. Я дошел до остановки и стал терпеливо ждать троллейбуса.
Он, правда, довольно быстро пришел, с ярко освещенными, но совершенно замороженными окнами, шипучими дверями и душным теплом внутри. Сколько же там было народу!
Все либо спали прямо стоя, либо шипели и ругались.
Остановок было, слава богу, немного, всего пять.
– Белорусский вокзал, – хрипло сказал водитель, и я вывалился наружу вместе со всеми.
На улице, прямо у метро, действительно, уже бойко торговали цветами. Торговцев было так много, что сначала я просто смотрел на них со стороны, боясь подойти ближе.
Они притоптывали на морозе ногами и кричали вразнобой:
– Гваздыки бырем! Розы бырем! Мымозы бырем!
Мимо них сурово ходил туда-сюда милиционер в огромном тулупе. Покупателей пока не было.
Сначала я решил подойти к человеку в грязной дубленке, по которой как будто нарочно долго ходили ногами. Он стоял ближе всех. Я сделал несколько шагов.
...И вся толпа продавцов немедленно ринулась ко мне.
Даже милиционер в тулупе вдруг остановился и стал бдительно следить за всем происходящим.
– Малшик! – заорал человек в грязной дубленке, сверкая в темноте золотым зубом, как прожектором. – Купи розы! За пять рублей отдам! Только для тебя!
Я подумал для вида, и пошел дальше.
– Малшик! – заорал прожектор в дубленке. – За четыре рубля! За три рубля! За восемь рублей тры розы! Слюшай, только для твоей мамы!
Но я даже не оглянулся. Восемь рублей! С ума, что ли, сошел!
Половина продавцов немедленно потеряла ко мне всякий интерес и снова стала мирно топтаться в ожидании клиентов. А другая половина лениво выкрикивала в мою сторону что-то такое невнятное.
– Гваздыки бырем! Мымозы бырем! Иди сюда, дорогой! Иди сюда, мой ласковый! Иди сюда, мой золотой!
Одна русская тетя подошла и просто, без обиняков спросила:
– Сколько у тебя денег?
Но я сразу повернулся к ней спиной.
Я твердо решил сначала выбрать между мимозами и гвоздиками, а потом уже на глазок постараться определить, какие из них более пожухлые.
Но в полумраке мартовского утра было трудно все это разглядеть. Пару раз я просто так прошел между рядами. Потом стал ходить медленно и вдумчиво.
Наконец я понял, что если буду просто так тут топтаться, то обязательно опоздаю в школу, и подошел к толстой тете в пуховом платке.
– Для мамы берешь? – ласково спросила она. Видно, все продавцы уже поняли, что я пугливый, и старались найти ко мне правильный подход.
– Для мамы, – кивнул я.
– Мимозы? – опять задала она наводящий вопрос.
– Мимозы, – послушно кивнул я.
– Вот смотри, – доверительно сказала она. – Смотри на меня. Видишь эти мимозы, да? Прямо с поезда они. Вот смотри, дорогой, я их беру, встряхиваю... вот так – и как будто ничего не было! Видишь, не осыпаются! Они неделю будут у тебя стоять! Понимаешь?
Это опять был наводящий вопрос, и я послушно сказал:
– Понимаю.
– Три рубля.
Я помолчал и подумал.
Пучок мимоз вдруг показался мне маленьким и каким-то жалким.
– Три рубля, – хрипло сказала тетя в платке. – Для твоей мамы. За то, что у ней такой хороший сын.
Я протянул пожилой грузинке свои деньги и быстро побежал на остановку, потому что уже подъехал троллейбус.
В обратную сторону он шел почти пустой, но понемногу начал наполняться – в него на каждый из четырех остановок входили мужчины с разными цветами.
Я смотрел в ярком троллейбусном свете на эти их цветы и чуть не плакал от обиды.
Мои мимозы были самые пожухлые.
В них, правда, сохранился еще тот ярко-желтый солнечный оттенок, который так дорог людям сырой и темной весной, но веточки уже слегка подсохли, и пушистые нежные шарики из ярких, цыплячьих, стали более сухими и темноватыми.
Я вдруг страстно захотел полюбить свои цветы, но не смог.
* * *
Нести цветы было почему-то неудобно. Я не знал, как их нести – выставить впереди себя или прижать к груди. Поэтому засунул их за пазуху.
Падал мокрый мартовский снег. Фонари вдруг взяли и погасли.
Мама неожиданно быстро открыла дверь.
– Ой! – сказал она. – Цветы! Купил! Сам! Ну, иди сюда!
Я, волнуясь, произнес такую фразу:
– Мам! Поздравляю тебя! С восьмым марта! С международным женским днем!
Тут мощно заорал Мишка, и мама закричала:
– Поставь в вазу! И беги в школу скорей!