Детство Левы - читать онлайн книгу. Автор: Борис Минаев cтр.№ 53

— Ну и не ходи! А я буду… — вдруг упрямо и твёрдо сказал я Колупаеву каким-то сухим голосом.

Он удивленно посмотрел на меня и без слов сел на трамвай.

Ещё никогда в жизни мы не ссорились.

Дело же было в том, что я совершенно не представлял себе, что скажу папе. Ну и, разумеется, маме.

Если бы у меня оставалась ну хоть какая-то мелочь, можно было бы в конце концов что-то наврать, что-то придумать — ну, скажем, что фильм был двухсерийный, билеты почему-то дорогие, как на взрослый сеанс, ну, пришлось заплатить за Колупаева, и так далее…

Это была почти правда, которую говорить всегда намного легче.

Но говорить родителям настоящую правду — мне почему-то совсем не хотелось.

Нет, с одной стороны это было бы так прекрасно — пожаловаться, облегчить душу, ярко и полновесно описать это зверское нападение, эту подлую выходку, а в конце добавить:

— Я, кстати, знаю. Это шелепихинские. Они на спине вырезают два «П»: «Помни Пресню»… Мне ребята говорили.

И папа сразу побежит в милицию, а на место происшествия пришлют розыскную собаку. Ну или хотя бы одного милиционера с пистолетом. Он будет ходить по парку и спрашивать меня скупо:

— Этот? Этот?

А я буду отрицательно качать головой.

А потом вдруг мы встретим «этого» (не в нейлоновой рубашке, а того, красивого и подлого), и милиционер спросит меня:

— Этот?

Я посмотрю ему прямо в глаза и скажу тихо:

— Нет, не этот…

И пройду мимо.

Вот с такими интересными мыслями и богатыми переживаниями я дошёл непосредственно до своего подъезда и вдруг понял, что ничего родителям рассказывать не буду. Потому что в таком случае они уже никогда меня с Колупаевым, а тем более одного, не отпустят.

У меня оставалось буквально несколько секунд, я всё осознал, всё представил себе хорошо и ясно (как всегда всё хорошо и ясно представляет себе человек, у которого осталось несколько секунд), нажал на звонок, а потом крикнул почти с порога:

— Пап, а я за хлебом не пойду!

— Почему это? — опешила мама.

— Я деньги потерял. Целый рубль. Сразу.

Я выпалил эти слова на одном дыхании, и мне мгновенно стало легче.

Не буду повторять всё то, что было мне высказано тогда. Родительский консилиум продолжался около часа. Мама была смертельно возмущена. Папа молчал и внимательно смотрел на меня. Он, видимо, чувствовал, что здесь что-то не так. Перехожу сразу к принятым мерам и сделанным выводам.

Я лишался карманных денег на два следующих воскресенья. Отныне рубль навсегда превращался в пятьдесят копеек, и с этим расточительством (мама в этот момент гневно взглянула на папу), будет навсегда покончено. Отныне я научусь считать деньги и буду давать во всех своих тратах полный отчёт. Если же только это повторится (мама гневно взглянула на меня) — о всяких там развлечениях можно будет забыть до конца учебного года, а там будем смотреть на годовые оценки.

…В следующее воскресенье, рано утром, я встал в прохладных свежих сумерках и прокрался на кухню.

Железный рубль по-прежнему лежал на столе.

Не веря своим глазам, я взял его в руку и приложил к щеке.

Этот был тот самый юбилейный рубль с Лениным. Я даже грешным делом подумал, что папа, наверное, нашёл целый клад этих рублей. Или не клад, а просто чемоданчик с рублями. Прийти в магазин с карманом, набитым железными рублями, папа, конечно, не может — поэтому отдаёт их мне постепенно.

Но тут же прогнал от себя эту мысль, как глупую и недостойную моего папы.

…Рубль лежал здесь на своём обычном месте безо всяких причин, явных и тайных, лежал без всякой логики, без рассуждений и намеков, он просто был, как был на свете мой папа.

Я понял это раз и навсегда, и никогда больше его не спрашивал о причинах столь упорной и непонятной щедрости.

Хотя сейчас мне очень хотелось бы сделать это. Но папа, мой папа, уже не может ответить ни на один мой вопрос…

Выйдя из дома, я тут же зашагал к кинотеатру «Красная Пресня» — в полном утреннем одиночестве, без всякого Колупаева.

Путь мой лежал вниз, по Шмитовскому проезду, через «новые дома» — дома эти стояли вокруг меня одинаковыми угрюмыми каре, и в каждом угрюмом дворике за железным заборчиком цвела угрюмая клумба.

Здесь я как-то некстати вспомнил рассказ Колупаева о том, что на могилах убитых маньяками детей вырастают обязательно синие гладиолусы неестественной величины, и от запаха этих гладиолусов, (если нанюхаться их как следует), можно тоже отдать концы.

За «новыми домами» следовал поворот налево к Мантулинской улице, к кинотеатру и парку, и неприятные видения, так сказать, встали передо мной во всей своей отвратительной красе.

Я замедлил шаг и задумался (опять же если можно так выразиться) об особенностях того направления, куда неудержимо волокли меня сейчас мои бессмысленные глупые ноги.

Странным и опасным было это направление.

О людях с Шелепихинского моста ходило множество страшных историй, и Колупаев был лишь одним из разносчиков этой заразы. В сгущающихся сумерках мы частенько собирались в ветхой беседке и из темноты доносились голоса, которые страстно хотели поведать об отрезанных пальцах, пропавших мальчиках, растерзанных девочках, кошельках из человеческой кожи и обедах в школьной столовой из человеческого мяса.

Почему народная молва наплела столько всяких небылиц о простом железнодорожном разъезде близ платформы «Тестовская» — мне лично сказать трудно.

Однако же до сих пор я вздрагиваю, когда проезжаю эти и в самом деле неприветливые места, которые, однако, плавно переходят в замечательный Филевский парк, в уютную Горбушку, и в тенистые аллеи, плавно спускающиеся к Москва-реке.

Именно близость реки с её пустынными берегами, обилие совершенно безлюдных пустырей возле железной дороги и Западного речного порта, где стоят мрачного вида баржи и башенные краны, проржавевшие от дождя и ветра (особенно хороши они видны как раз с Шелепихинского моста) — вероятно, и породили эти странные суеверия и народные легенды.

…Кстати, именно в этот день я наконец воплотил в жизнь папин завет, и положил железный рубль в старый кошелёк, который он мне когда-то подарил.

Кошелёк лежал в кармане и непривычно топорщился. Я подошёл к кассе, купил билет, сложил сдачу в кошелёк, и пошёл смотреть кино.

В зале сидели одинокие люди. Показывали что-то неинтересное. Какую-то мелодраму, типа «И дождь смывает все следы».

Рядом со мной сидела мама с двумя девочками и что-то им непрерывно шептала. Наверное, это был её любимый фильм, и она, как могла, объясняла двум девочкам его богатое содержание. Я скучал и вертелся.