Детство Левы - читать онлайн книгу. Автор: Борис Минаев cтр.№ 35

— Всё!!! Ну всё, гады!

…И гады меня отпускали. Они смотрели на меня молча, как я глотаю слёзы вместе с землёю и по-моему даже не дышали от ужаса и восторга.

Я поднимался, отряхивался. Сплёвывал.

И начинал жить сначала.

В Москве, как вы знаете, страшно любят писать на стенах. Причём не просто пишут мелом или углем. Типа «Лена» или, скажем, «Оззи Озборн». Это уже не так модно, как раньше. Хотя и сейчас, конечно, случается.

В любом уважающем себя дворе на любой уважающей себя стене по сегодняшним стандартам должно быть написано что-то очень крупное. Масляной краской. Запоминающееся. Дикое и свирепое. Скажем:

СЭМ ЭНД ВОВИК. НАС ЗНАЮТ ВСЕ.

Вообще, содержание не так уж важно. Важна форма.

…А вот в нашем дворе была огромная, и даже я бы сказал великая стена, на которой, представьте себе, никто никогда не писал. Она возвышалась безмолвно, тихо и скромно. Как развалины Древнего Рима. Правда, тихой она была только днём.

По ночам жителей двора будил непривычный звук — лязг, грохот, тупое гудение электромоторов.

«АБЖЗЦ…» — «АБЖЗЦ» — «БЛИМ» — «БЛИМ»

Раздавались также человеческие голоса, даже вроде крики, даже можно было разобрать — Петров, Петров, майнай, тебе говорю, спокойно майнай, спокойно…

И опять:

«АБЖЗЦ»

«БЛИМ»

«АБЖЗЦ»

Это работал завод.

Я иногда спрашивал о нём своего папу, но он отвечал скупо:

— Да какой завод… Так вроде… Цех…

А мама говорила:

— На нем, наверное, заключённые работают.

— Это которые в тюрьме сидят? — спокойно уточнял я.

Но мама не желала вступать в дальнейшие объяснения. Видимо, смысл завода ей тоже был не до конца ясен.

Колупай загадочно говорил:

— Там колючую проволоку наверное делают.

Мне лично было всё равно. Я относился к самому заводу крайне спокойно, потому что ночью просто спал без задних ног.

…Зато я очень любил заводскую стену, которая важно выступала в наш двор этаким странным углом. Только к нам этот угол был обращён не острием, а наоборот — пустотой, то есть образовывал нишу.

Стена была кирпичная и покрашенная при этом в густой тёмно-зелёный цвет.

— Да ладно, стена! — сердился Колупай. — Хочешь, перелезу?

— Ну перелезь, перелезь! — начинался тут галдеж. Тогда Колупай брал с земли камень и бросал на завод. Это была его любимая шутка.

— Ну вот, перелез, — угрюмо говорил он.

К стене, чтобы как-то скрасить её тёмно-зелёное суровое молчание, были прилеплены три весёленьких здания — трансформаторная, котельная и гараж. Причём если котельная была к стене впритык, то за трансформаторной обнаруживался проход, заваленный кирпичами, битым стеклом, досками, старыми кокашками, поломанными игрушками, рваными кедами, ржавыми консервными банками и такой ерундой, о которой здесь и говорить неудобно.

Кроме того! В этом самом проходе, который шутники иногда называли задним проходом, кто-то умудрился поставить неизвестно для чего железные столбы, причём с поперечинами, так что по ним можно было быстро вскарабкаться на крышу трансформаторной и там лежать на брюхе и на спине в тёплую или даже нехолодную сырую погоду.

Мне лично лежать на крыше не разрешалось. Меня уж слишком хорошо было видно из окна. И мама, хватаясь за сердце, кричала на весь двор:

— Лёва! Лёва! Лёва!

И больше ничего ей кричать не надо было, потому что и так всё всем становилось ясно.

Но в этот день — жаркий летний день одна тысяча девятьсот семидесятого года — мы с Колупаем залезли на крышу и лежали там совершенно спокойно, так как родные и близкие у нас ушли на работу, и мы остались одни в целом мире. У Колупая, правда, дома ещё оставалась баба Люда, но она была слепая, глухая, и из квартиры выходить боялась.

— Вот смотри, Колупаев, — говорил я лениво. — Между будкой и гаражом ещё стол теннисный у нас поместился. Прекрасное место. Шарик не улетает.

— Ну, — отвечал Колупай, рассматривая осколки бутылочного стекла, которых всегда почему-то полно на любой такой крыше.

— А смотри, рядом с котельной какое место шикарное. Это вообще мечта. Там природа, можно сказать. Там земля от нас отдыхает. Там загорать можно. Там малышей выгуливают.

— Ну, — говорил Колупаев, перекидывая осколочные свои снаряды через колючую проволоку на завод.

И действительно, в самом дальнем конце двора, где стена делала поворот и образовывала уютный угол, стояла котельная — собственно, не та ручная котельная, в которой сидит кочегар и поддаёт жару, бросая каменноугольный носитель энергии в железную печку прямо лопатой, всегда в майке с чёрным от сажи лицом и страшными белками глаз. Нет, в нашем дворе стояла абсолютно другая котельная — со сложно выгнутыми трубами, на концах которых болтались обрывки теплоизоляции, с кучей будильников, которые на самом деле измеряли давление, а не время, и со скучным дядей Володей, который был страшно рад, что перешёл из кочегаров в операторы водоразборного блока, ходил с тряпкой и веником, наводил в котельной какую-то безумную чистоту и нас туда не пускал. Дядя Володя боялся крыс, поскольку считал, что они вмиг сгрызут изоляцию, а новой ему конечно не дадут, труба зимой лопнет, его уволят и оставят без куска хлеба. Эту единственную свою мысль он довольно часто повторял, когда мы к нему подходили на безопасное расстояние, но как только мы пробовали подойти ещё поближе, он брал лопату, которую видимо принёс из своей старой котельной, поскольку в новой она была ему совершенно не нужна, и начинал махать ею по воздуху.

— Вон, — меланхолично повторял он при этом. — Пошли вон, хулиганы.

Поскольку дядя Володя боялся начальства и крыс, он в своей котельной никогда не выпивал и не закусывал. (Иногда, правда, приносил из дома стеклянные баночки с кашей и макаронами по-флотски, из которых ел ложкой, но потом всё уносил аккуратно с собой). Большую часть дня котельная стояла просто закрытой на ключ.

Зато вокруг котельной, непосредственно у стены, был кусок настоящей волшебной земли. Эту землю грели мощные трубы с горячей водой, которые были недалеко от земной поверхности, поэтому ещё в марте там стаивал снег и начинала расти трава. Земля у стены была мягкая и рыхлая. И почему-то всегда здесь грело солнце.

Иногда я специально выбегал во двор пораньше, чтобы побыть у этой зелёной стены. Поковыряться в свежей земле.

Не знаю, поймёте ли вы меня правильно, но эта свежая земля, когда с неё сходит снег, и она лежит вся в лужах, заваленная всяким дурацким мусором, отлежавшимся в сугробах за зиму: окурками, пачками сигарет, молочными пакетами, пробками, — …есть в этой освободившейся земле что-то притягивающее человека.