Я остановился, не опуская свой канделябр. Как сильно мои
глаза любили это неярко сияющее великолепие! Как страстно хотелось мне стоять
здесь вечно, погрузившись в мечтания, раздумывая о духовных ценностях, о
свойствах души, и уноситься памятью вдаль от воспоминаний о мерзком осажденном
городе на той проклятой горе и о замке поблизости, в котором, быть может,
именно в этот момент зажигают зловещие, жуткие факелы.
Смогу ли я разобраться, в каком порядке представлено в этих
книгах все богатство познания?
Сам составитель документов, собранных в библиотеке, тот
самый монах, который проделал всю эту колоссальную работу, стал теперь Папой
всех христиан Николаем V.
С канделябром в руке я медленно продвигался вдоль полок,
расположенных справа от меня. Может быть, они расставлены в алфавитном порядке?
Мне вспомнился Фома Аквинский, чьи труды я знал лучше всего, но обнаружил я Блаженного
Августина. А я всегда любил Блаженного Августина, мне нравился красочный стиль
его повествования, как и его чудачества, и та драматическая манера, в которой
он обычно писал свои сочинения.
– Ох, лучше было бы, если бы ты побольше писал о
дьявольщине! – произнес я.
«Град Божий»! Я увидел эту книгу, все ее варианты подряд.
Здесь была собрана масса образцов именно этого шедевра, не говоря уж о других
трудах этого великого святого, о его «Признаниях», завладевших моим
воображением не меньше, чем римская драма, и еще так много всего прочего.
Некоторые из этих книг были древние, написанные на больших, громоздких листах
пергамента, другие – в изысканных изящных переплетах, а некоторые – почти
незатейливы с виду и совсем новые.
Исходя из милосердия и по обычным соображениям здравого
смысла, я должен был выбрать самые прочные из них, даже если в них вкрались
какие-то ошибки, ведь только Богу известно, как упорно трудились монахи, чтобы
не допускать промахов. Я знал, какой том мне хотелось выбрать. Я знал этот том
сочинений о демонах, так как всегда думал, сколь они увлекательны, забавны и
притом сколько в них содержится всякой чепухи. Ох, каким глупцом я все-таки был
раньше!
Я снял с полки здоровенный толстый том, девятый по порядку,
сунул его под мышку и отправился к ближайшему столу. Затем осторожно поставил
перед собой канделябр таким образом, чтобы он освещал страницы, но не
отбрасывал на них тени от моих пальцев, после чего раскрыл книгу.
– Все содержится именно здесь! – прошептал
я. – Скажи мне, Блаженный Августин, что они собой представляют, чтобы я
смог убедить Рамиэля и Сетия в том, что они должны помочь мне, или дай
возможность убедить этих современных флорентийцев, которым сейчас нет никакого
дела до этого, которые готовы лишь воевать с солдатами-наемниками безоблачной
республики Венеции там, на севере. Помоги мне, святой. Я прошу тебя.
Ах, глава десятая, том девятый, я помню ее…
Августин приводил там слова Плотина или пояснял их смысл:
«…Что сам факт телесной смертности вызван состраданием Бога,
который не стал бы вечно держать нас в мучениях этой жизни. Злодеяния демонов
не считаются достойными подобного сострадания, и, испытывая все невзгоды своего
существования, обуреваемые всеми душевными страстями, они не получают смертного
тела, которое имеет человек, но живут в бессмертном, вечном теле».
– О да, – воскликнул я с жаром. – И это
именно то, что предлагал мне Флориан, хвастаясь, что они не стареют и не
разрушаются от времени, не подвержены никаким заболеваниям и что с ними я мог
бы жить вечно. Дьявол, дьявол! Так вот, в этом содержится доказательство, оно
здесь, у меня, и я могу показать его монахам!
Я продолжал читать, делая пропуски, чтобы извлечь по
зернышку все доказательства в свою пользу. Далее, в главе одиннадцатой:
«Апулей также рассказывает о том, что души человеческие
могут превратиться в демонов. Покидая человеческие тела, они становятся ларами
– душами домашнего очага, если проявили себя достойно, а если оказались
порочными, превращаются в лемуров или гусениц».
– Да, лемурами. Я слышал это слово. Лемурами или
призраками: Урсула сама говорила, что была юной, юной, как я. Они все когда-то
были людьми, а теперь они – лемуры.
«Согласно Апулею, призраки – пагубные демоны, сотворенные из
людей».
Меня обуяло сильнейшее возбуждение. Мне нужно было немедленно
раздобыть пергамент и перья. Я должен был отметить все, что уже обнаружил, и
двигаться дальше. Следующий этап – убедить Рами-эля и Сетия в том, что они
впали в глубочайшее…
Мои мысли внезапно были прерваны.
Позади меня оказалась какая-то личность, вошедшая в
библиотеку. Я услышал тяжелую поступь, но в ней была заметна некая
приглушенность, и меня внезапно окутала полная тьма, словно все тонкие,
пронырливые лучики лунного света, падавшие через проход в зале, вдруг оказались
отрезанными от стола.
Я медленно повернулся и взглянул через плечо.
– И почему же ты предпочел посмотреть слева? –
спросила меня эта личность.
Он возвышался надо мной, огромный и крылатый, и всматривался
в меня сверху вниз. Лицо его светилось в мерцании свечей, его брови слегка поднялись,
но были абсолютно прямыми, и, возможно, потому взгляд его ни в малейшей степени
не казался суровым. Его буйные золотистые кудри, как на картинах кисти Фра
Филиппо, ниспадали из-под огромного красного боевого шлема, а крылья на спине
были вложены в плотные золотые ножны.
На нем были боевые доспехи с чеканными украшениями на
нагруднике, плечи защищались огромными пряжками, а талию обвивала голубая
шелковая лента. При нем был меч в ножнах, а в одной руке он небрежно держал щит
с изображением красного креста.
Никогда в жизни я не видел ничего подобного.
– Ты мне и нужен, – заявил я, стремительно встал и
неловко задел скамью, но успел подхватить ее, чтобы она не загремела по полу. Я
посмотрел ему в лицо.
– Оказывается, я понадобился тебе, – сказал он,
задыхаясь в приступе еле сдерживаемой ярости. – Я – тебе! Тебе,
вознамерившемуся увести Рамиэля и Сетия от Фра Филиппо Липпи! Я нужен тебе? А
ты знаешь, кто я такой?
Это был великолепный голос, богатого тембра, шелковистый,
неистовый и проникающий глубоко внутрь.
– Я вижу у вас меч, – сказал я.
– Ох, ну и что с того?
– Убить их, убить всех поголовно! – ответил
я. – Отправимся вместе поутру в их замок. Вы представляете, о чем я
говорю?
Он кивнул.