Письма в Древний Китай - читать онлайн книгу. Автор: Герберт Розендорфер cтр.№ 31

Мой дорогой Цзи-гу,

сколько радости доставил мне господин Ши-ми, пригласив своих друзей-музыкантов и дав мне тем самым познакомиться с музыкой его мира, а главное — с музыкой высокого и несравненного мастера Бэй Тхо-вэня, столько же горя он доставляет мне тем, что продолжает просить меня о компасе времени. Он постоянно говорит об этом. Я уже писал, что не могу просто взять и отказать ему, ведь он сделал мне так много добра, особенно в начале моего пребывания здесь. Это теперь я уже почти всюду могу передвигаться самостоятельно, да так, в сущности, и поступаю, так что мог бы обойтись без его помощи. Несмотря на все мои отговорки, он понимает, конечно, что его просьба меня отнюдь не радует. Однако, будучи человеком тактичным и деликатным, не настаивает, а терпеливо ждет. Сегодня утром, за завтраком, который, вопреки обыкновению, был весьма обилен, он снова к ней вернулся. Надо сказать, что такие завтраки бывают у нас не каждый день. Большеносые придерживаются порядка, по которому после каждых пяти дней работы идут два дня отдыха. Потом все повторяется. Эти-то промежутки времени и называются «Не Дэ-ляо», о которых я писал тебе раньше. Сегодня и завтра здесь как раз такие дни отдыха. В эти дни господин Ши-ми часто вообще не выходит из дома. Но если в первый из них хотя бы до половины дня открыты многие лавки, то во второй, называемый «Днем небесного Повелителя» или «Днем Солнца» [41] , никто и в самом деле ничего не делает, все закрыто. Это, однако, не означает, что большеносые наконец оставляют свою суету и предаются покою и размышлениям: нет, именно в эти дни они больше всего движутся, едут, мчатся куда-то еще поспешнее, чем обычно, таща за собой своих детей и собак и заполняя все парки. Собаки здесь часто бывают довольно жирны, но тем не менее их не едят; впрочем, я уже писал тебе об этом.

В такие вот дни, когда господин Ши-ми поднимается с постели позже обычного, он и готовит большой, почти церемониальный завтрак. Иногда мы даже выпиваем по бокалу-другому Шан-пань. Мы оба любим эти долгие завтраки и сопровождающие их легкие, приятные беседы. Но сегодня он снова стал просить, чтобы я одолжил ему компас времени и сумку.

Я сделал две трети поклона и произнес:

— Мой многоуважаемый друг и непревзойденный знаток исторической науки, мастер Ши-ми-цзы, высокочтимый наставник множества прилежных учеников, смиренно восседающих у твоих благородных ног в достославной Академии города Минхэня, внимая жемчужинам мудрости и благочестия, слетающим с твоих прекрасных губ, гостеприимный хозяин этой великолепной квартиры и мой неоценимый друг! Позволь мне, недостойному червю и невежде, чей ум не способен охватить столь высокие материи, высказать свои сомнения, пусть даже они в сравнении с твоими глубоко продуманными доводами и будут лишены каких бы то ни было оснований.

И далее я изложил ему все те возражения, которые мы с тобой, мой милый Цзи-гу, в свое время выдвигали против нашего плана сами: что, если его вынесет за пределы времен, будь то из-за ошибки в расчете или из-за того, что конец света настанет раньше, чем мы предполагаем? Тогда он прибудет в никуда, где просто нет ничего. Или растворится в безвременье, точно облачко, даже не успев ни о чем подумать. Даже моргнуть не успеет! Однако господин Ши-ми сказал, что ради такого путешествия он готов пойти на любой риск. Хорошо, сказал я, пусть так; но что же будет со мной? Что я буду делать без своей сумки, если с ним что-нибудь случится? Ведь мне тогда так и придется доживать свою жизнь здесь, страдая от тоски по Сяо-сяо и вообще по родному времени. И тут уж никакая госпожа Кай-кун меня не утешит.

Ничуть не лучше будет, если компас времени сломается (в его огромных руках большеносого, подумал я, хотя и не сказал этого).

Да, ответил он, все это он понимает. Но обещает, что будет беречь его как зеницу ока. Кроме того, он собирается съездить не на тысячу лет вперед, а всего лет на двадцать. И если мое тысячелетнее путешествие прошло так гладко, то с ним за какие-то два прыжка по пятнадцать лет каждый (так он незаметно увеличил свою просьбу с двадцати до тридцати лет), уж наверное, ничего не случится. Перед такими мольбами я не мог устоять. Пытаясь хоть немного оттянуть время, я попросил его дать мне подумать до вечера… Но боюсь, что уже не смогу найти никаких отговорок. Во всяком случае, такого сладостного, неизъяснимого облегчения, которое настанет для меня, когда он вернется, мне не испытать даже в миг моего собственного возвращения на родину.

Я знаю, мой дорогой друг, что это письмо покажется тебе слишком кратким, ведь ты привык получать от меня длинные письма (правда, оно все-таки длиннее любого из твоих); зато твои написаны почерком столь изысканно-красивым, что становится жаль искусства, затраченного на такую незначительную вещь, как дружеские записки, но сегодня я тороплюсь. Готов признать даже, что перенял эту дурную привычку у большеносых. Но что делать? Не могу же я один идти против того стремительного горного потока, в который превратилась жизнь в здешнем мире. Сегодня же я тороплюсь потому, что, положив это письмо на почтовый камень, я должен буду забраться в железный дом на колесах, чтобы ехать к ожидающей меня госпоже Кай-кун.

Время моего пребывания в доме господина Ши-ми подходит к концу. Через несколько дней приезжает его достопочтенная вдовая госпожа матушка. Я переберусь в один из постоялых дворов города, где путешествующих селят за деньги. Госпожа Кай-кун обещала подыскать для меня приличный и удобный постоялый двор недалеко от своего жилища. Сегодня мы среди прочего будем с ней говорить об этом. Поэтому я заканчиваю свое письмо — и, несмотря на спешку, сердечно обнимаю тебя —

твой Гао-дай.

(воскресенье, 3 октября)

Мой милый Цзи-гу,

сегодня уже третье полнолуние с тех пор, как я ступил на эту далекую землю. Дни стали короче, ночи — заметно прохладнее, однако осень здесь выдалась на диво теплая и прекрасная.

Большое спасибо за письма, которых в последнее время было неожиданно много, а также за многочисленные дружеские вопросы о госпоже Кай-кун, доказывающие твое сердечное участие в моем с ней знакомстве. То, что вице-канцлер не желает сочетать браком своего хоть и косоглазого, но во всех остальных отношениях блистательного сына с одной из моих жалких и недостойных дочерей, о союзе с которыми мечтает неисчислимое множество других отцов не меньшего ранга, и продолжает настаивать на своем предложении касательно моего лучшего племенного жеребца, «не лезет», выражаясь языком большеносых, «ни в какие ворота». Большеносые говорят так, когда что-то кажется им неприличным и совершенно недопустимым. Да что он себе позволяет, этот наглец? Подумаешь, вице-канцлер — невелика птица. Должен же я как-то пристраивать своих дочерей. Время-то идет, а они ведь не молодеют. Прошу тебя, сходи к нему еще раз и попроси составить список всех его кобыл с указанием точной родословной для каждой. Выпиши для меня из этого списка тех кобыл (вместе с родословными, естественно), которые покажутся тебе достойными моего замечательного «Белого сна о восходящей луне». Тогда мы и посмотрим. Но скажи ему (я имею в виду вице-канцлера), что жеребца он получит только при том условии, что его сын возьмет за себя хотя бы одну… Нет, скажи ему: хотя бы двух из моих дочерей. Поторговаться он сможет и потом, если две для него слишком много.