Письма в Древний Китай - читать онлайн книгу. Автор: Герберт Розендорфер cтр.№ 20

Чай у них есть, но они его, конечно, портят. Они смешивают его со всем, чем можно, даже с коровьим молоком. По моей просьбе господин Ши-ми принес обычный сухой чай и позволил заварить его так, как мне хотелось. Ему самому мой чай не понравился. Большеносые везде и всюду пьют коровье молоко. Этот порок, по-видимому, совершенно неискореним. Не могу поверить, чтобы это было полезно. Однако хорошо могу представить себе, что резкость этих людей, выражающаяся в грубых манерах, в нелепых обычаях, а также, очевидно, в резких и громких голосах, объясняется именно неумеренным употреблением коровьего молока. Да, возможно, что их порочные нравы объясняются именно этим. Представь себе: то, что исходит из рыхлого, покрытого венами вымени такого грязного, вонючего животного, как корова, человек подносит ко рту и даже пьет. От одного того, что я нанес эти слова на бумагу, мне уже становится дурно.

Есть у них еще напиток, темно-коричневый, почти черный, и называется он Го-фэй. Пьют его горячим, как и чай, добавив сахару, он приятен на вкус и бодрит — если его, конечно, не портить молоком, как поступают большинство большеносых. Кроме того, есть множество напитков, добываемых из фруктов. Их можно разделить на две группы: пьянящие и не пьянящие. К пьянящим относятся два излюбленных напитка большеносых (после коровьего молока): виноградное вино, неплохое по вкусу, которое бывает двух видов: темно-красного и желтовато-зеленого цвета, и отвратительный пенящийся напиток, употребляемый в основном для увеселения. Как сообщил мне господин Ши-ми, в стране Ба Вай он особенно распространен: его пьют по всевозможным поводам, в любых, но чаще в особо отведенных для этого народных местах, распевая при этом приличествующие случаю песни. Называют его двумя именами, в зависимости от посуды, из которой пьют: Бо-шоу или Ма-люй. Господин Ши-ми вечером часто ходит пить свой Ма-люй. Я тоже пробовал: мне не понравилось. К моему удивлению, оказалось, что ни в виноградное вино, ни в Бо-шоу или Ма-люй коровьего молока не добавляют.

Еще один странный напиток придуман, как сказал господин Ши-ми, в той самой далекой и в наше с тобой время еще неизвестной стране, из которой прибыли излюбленные желтовато-мучнистые клубни большеносых, прилагаемые почти ко всем блюдам. Называется этот напиток Го-гао Го-ля или что-то в этом роде. Он тоже коричневый, но пьют его холодным. Господин Ши-ми говорит, что изобретатель этого напитка держит его состав в секрете и что до сих пор никто не сумел повторить его изобретение (коровьего молока в нем, во всяком случае, нет, я сам в этом убедился). Несколько лет назад, сообщил господин Ши-ми, кто-то написал в одной книге, что Го-гао Го-ля делается из растертых в мелкое крошево собак. После этого я решился попробовать напиток еще раз, однако он мне все равно не понравился.

За ужином у госпожи Кай-кун я пил виноградное вино. Оно, кстати, тоже бывает пенящееся. Тогда его называют Шан-пань. Мне оно очень понравилось. Но тут надо быть осторожным: пьется оно, как вода, а потом ударяет в голову. После ужина госпожа Кай-кун открыла сначала одну, а потом и вторую бутылку Шан-пань, и здесь я возвращаюсь к тому моему опасению, о котором писал вначале. Однако я не вполне уверен: не скрою, этого вина Шан-пань я выпил больше, чем нужно было бы для того, чтобы еще считать себя совершенно трезвым, да и госпожа Кай-кун все-таки была первой красивой женщиной, которую я за две последние луны видел так близко; кроме того, соки, накопившиеся за это время в моем теле, видимо, сильно повлияли на мои чувства, так что я гораздо острее обычного воспринимал вещи, к которым принято относиться сдержанно. Однако нельзя отрицать, что госпожа Кай-кун была в уже несколько раз описанном полупрозрачном платье, хотя и прикрывавшем, но все же скорее заманчиво открывавшем, чем стыдливо скрывавшем ее тело. Нельзя отрицать также, что на госпоже Кай-кун — что вполне объяснимо, ибо это был первый такой теплый, почти жаркий летний вечер после многодневного дождя, — не было нижнего платья, и вообще, как я мог заметить, нисколько не напрягая зрения, под упомянутым платьем с волнистым узором ничего не было надето.

Пенящийся Шан-пань или мои обостренные чувства были тому виною, что мне пришла в голову мысль: а ведь госпожа Кай-кун, от которой не могло укрыться, что я слишком внимательно разглядываю ее тело, была этим не только не рассержена, но даже, наоборот, польщена? Она несколько раз намеренно усаживалась так, чтобы мне было в прямом смысле слова удобнее продолжать свои наблюдения. Во время беседы она несколько раз подарила меня взглядом и, словно угадав мои мысли, сняла свой станочек с глазными линзами… Неужели для того, чтобы показать, как она с ним поступает, когда остается наедине с мужчиной? Признаюсь тебе, что спал я в эту ночь плохо. Вопреки своему обыкновению, я просыпался несколько раз весь в поту и долго парил где-то между сном и явью, преследуемый образами ярко раскрашенного платья с волнистым узором и всех тех чудес, которые оно мне открывало.

Однако там были еще тот господин, имени которого я не запомнил, и господин Ши-ми. Не думаю, чтобы полупрозрачное платье нашей хозяйки и все то, что под ним скрывалось, ускользнули от их внимания. Боюсь даже, что господин Ши-ми угадал некоторые мои мысли (тем более что они были слишком очевидны). Пожалел ли он, что взял меня с собой? Или он ожидал от меня монашеского смирения? Но первое можно было бы объяснить только либо его слабоумием, либо тем, что сам он до сих пор ни разу не удосужился рассмотреть госпожу Кай-кун как следует. Монашеского же смирения в присутствии дамы, обладающей формами госпожи Кай-кун, — именно потому, что она никоим образом не является гетерой, — можно было бы ожидать лишь от евнуха или восьмидесятилетнего старика, да и то, я думаю, вряд ли. По пути домой, пока мы ехали в нанятой для этого случая повозке Ma-шин, господин Ши-ми со мной не разговаривал. Возможно, впрочем, что я придаю слишком большое значение мелочам. Может быть, он просто устал, так как тоже порядочно выпил вина Шан-пань. А сегодня он ушел так рано, что я его даже не видел. Однако он всегда уходит очень рано.

Кстати, у госпожи Кай-кун есть еще одна особенность: она держит кошку. Кошка у нее красивая и похожа на наших. Ко мне она прониклась таким доверием, что четыре или пять раз устраивалась у меня на коленях, довольно мурлыкая. Нужно ли объяснять, как настойчиво меня при этом преследовали воспоминания о моей далекой Сяо-сяо?

И все же что мне теперь делать? Честно говоря, мне было бы жаль думать (если не сказать больше), что вчера я видел госпожу Кай-кун в последний раз. С другой стороны, я прибыл в этот далекий мир не для того, чтобы пускаться в эротические приключения, а чтобы наблюдать и познавать. Что ж, сегодня вечером, когда господин Ши-ми вернется, его поведение скажет мне, таит ли он на меня обиду, и если да, то готов ли он простить меня. От этого будет зависеть все. В конце концов, его дружба для меня важнее госпожи Кай-кун.

Но всего важнее для меня дружба с тобой, мой милый и дорогой Цзи-гу, в чем и расписывается твой по-прежнему далекий —

Гао-дай.

(четверг, 26 августа)

Мой дорогой Цзи-гу,

с тех пор как я узнал, что из-за ошибки в расчетах прибыл не в Срединное царство, а в совершенно иную, далекую страну, для меня многое прояснилось. Даже этим большеносым и громкоголосым людям было бы не под силу бесследно снести холмы вокруг нашей прекрасной столицы и выровнять всю окружающую местность. Господин Ши-ми, с которым я говорю уже почти так же бегло, как и на родном языке (в чтении я тоже сделал значительные успехи), никогда не бывал в Срединном царстве, или Ки Тае, как он его называет, а потому не мог сообщить мне, как наша страна выглядит сейчас. Однако сведения о ней он имеет. Здесь ежедневно выходит газета, которую приносят господину Ши-ми прямо в дом. В газете, полученной несколько дней назад, было сообщение о событиях в Срединном царстве. Там были и картинки, на удивление ясные и четкие. Если судить по ним, то жизнь в стране Ки Тай немногим отличается от здешней. Впрочем, носы у наших тамошних внуков, к счастью, не увеличились. Чего нет, того нет. Холмы вокруг славного императорского города Кайфына, как полагает господин Ши-ми, также сохранились, лишь роль столицы перешла теперь к северному Пекину, и Хуанхэ несет свои воды так же, как тысячу лет назад.