Письма в Древний Китай - читать онлайн книгу. Автор: Герберт Розендорфер cтр.№ 12

Маисты [15] учат, что конец света настанет, когда небо сблизится с землей, а звезды опустятся так низко, что будут задевать за землю, порождая искры, от которых все и сгорит. По другому учению, восходящему к Чжуан-цзы [16] , мир непреходящ, люди же с течением веков будут становиться все прозрачнее, пока совсем не растворятся в воздухе, и тогда на земле воцарятся муравьи… Есть еще теория, гласящая, что в конце времен солнце упадет в море, вода в нем закипит и земля сварится, и погибнет все на ней живущее, кроме саламандр… Есть, наконец, расчеты незабвенного Линь Бо-цзы, которого знал еще мой дед. Линь Бо-цзы пришел к выводу, что звезды в своем движении истирают лазурный камень небесного свода, а его пыль постоянно оседает на землю и когда-нибудь погребет все живое… Нет, мой дорогой Цзи-гу, ничего этого не произойдет, лишь железо и камень, вырвавшиеся из-под власти человека, будут все дальше завоевывать землю, умножая шум и грязь, пока не задохнутся под собственной тяжестью — это и будет конец света. Теперь я хорошо это понимаю. И думаю, что, считая от «теперешнего» времени, в котором я нахожусь, до этого конца осталось совсем немного. К счастью, у нас, живущих в своем родном времени, впереди еще целая тысяча лет.

Но вернемся к поездке, предпринятой мною вместе с господином Ши-ми. Это восьмое письмо и так уже превратилось в целую связку листов. Мы покинули блуждающий дом там, где, по словам господина Ши-ми, находится самый центр этого огромного, нечеловеческого города. Шум, устраиваемый большеносыми, был здесь, если только это возможно, еще сильнее. Из отверстий в земле поднимался пар. Мы прошли несколько улиц и зашли в большую лавку, со всех сторон огороженную стеклом. Незадолго до этого я по просьбе господина Ши-ми передал ему еще один из моих пятидесяти ланов. Пока мы ехали, господин Ши-ми объяснял мне, что собирается делать, но я не совсем его понял: отчасти из-за грохота, издаваемого самим железным домом, отчасти — из-за криков гостей, ехавших с нами; да и то, что намеревался делать господин Ши-ми, показалось мне чрезвычайно сложным. Теперь же я мог увидеть все своими глазами.

Войдя в лавку, я сразу подумал, что попал к меняле. Я уже давно перестал удивляться тому, сколь неразумно ведут себя большеносые. Торговцы выставляют в окне все свои товары. Их тщеславие граничит с бесстыдством: они нарочно выставляют товары так, чтобы любой, буквально любой прохожий мог их увидеть. Это все равно что указывать на них пальцем. Пусть так, я уж больше не удивляюсь и не возмущаюсь. Я даже в какой-то мере могу понять мясника, раскладывающего кровавые куски мяса почти что прямо на улице, или портного, разворачивающего на глазах у всех свои материи. Но чтобы владелец меняльной лавки выкладывал в окне свои деньги?.. Я могу объяснить это лишь тем слабоумием, в которое впали местные жители за тридцать разделяющих нас поколений. Причем, как оказалось, это была даже не совсем меняльная лавка. Я так до конца и не понял, что это было. Господин Ши-ми немного поговорил с одним большеносым, у которого не только не было косы, но даже вообще волос на голове не осталось, потом извлек мой лан и показал ему. Тот чуть в обморок не упал, потом схватился за голову обеими руками и издал несколько хлюпающих звуков. Что ж, мой милый Цзи-гу, это вполне объяснимо: перед ним был новенький, ничуть не потертый лан серебра с императорской печатью, изготовленный, с его точки зрения, тысячу лет назад. Понятно, что здесь это — редкость. Но я не поверил своим глазам, когда господин Ши-ми, отдав лан торговцу, получил за него две коричневые и восемь синих бумажек, которые тут же передал мне. Эта дурная затея с бумажными деньгами (у нас, как ты помнишь, так и не привившаяся) здесь не только широко распространена: бумажные деньги стали для большеносых почти единственным средством торговли и платежа. Монеты встречаются редко и применяются только для мелких расчетов. Те бумажки, которые господин Ши-ми после известного тебе досадного недоразумения передал гневливой даме и которые я по неопытности принял за записки, тоже были деньгами. Делают их из очень грубой бумаги, и срок действия их не ограничен. Либо доверие большеносых к своему министру финансов настолько велико, что граничит со слабоумием, либо же такое количество пыли и грязи в здешнем мире тем и объясняется, что никто не хочет убирать их за эти бумажные «деньги». На каждой бумажке есть рисунок. Сначала я полагал, что изображенные на рисунках головы принадлежат министру финансов и его сановникам. Однако это не так. Министр и его сановники поступили вполне благоразумно, отказавшись поместить на бумажных деньгах свои портреты. Иначе их узнавали бы на улицах! Кстати, бумажные деньги любой человек может сделать себе и сам: я убедился в этом на примере господина Ши-ми. Как-то раз он, покупая мне одежду, достал из кармана листок бумаги, начертил на нем несколько знаков — и торговец принял его вместо денег. Здесь так многие поступают. Какая экономика выдержит такое? Вот здешняя экономика и не выдерживает — доказательств этого у меня уже более чем достаточно.

Я хотел вернуть господину Ши-ми эти бумажные деньги, но он сказал, что они принадлежат мне, и сунул их мне в карман. Мне захотелось попробовать, действительно ли на них можно что-то купить. Господина Ши-ми это рассмешило. Мы прошли с ним еще по нескольким улицам, и вдруг меня привлекло стеклянное окно одной огромной лавки, целого торгового дома, и я остановился перед ним в глубоком недоумении. В окне находился совершенно непонятный предмет, о назначении которого у меня не зародилось даже отдаленных догадок. Указав господину Ши-ми на этот предмет, я дал ему понять, что хотел бы за свои бумажки приобрести именно его.

Господин Ши-ми схватился за живот от смеха. Смеялся он не надо мной, а над моим (с его точки зрения весьма нелепым) желанием купить именно это. Он несколько раз принимался объяснять мне, что это такое, но смех мешал ему, и я так ничего и не понял. И поскольку я упорствовал в своем решении, ему ничего не оставалось, как сопроводить меня внутрь этой огромной лавки или торгового дома.

Там, внутри, царило необычайное оживление. Толпы большеносых двигались во всех направлениях, бесцеремонно толкая друг друга и даже не думая о соблюдении хотя бы малейших форм вежливости. Во время наводнения, случившегося, если ты помнишь, в год смерти вице-канцлера Ян-цзи, когда народ, живший в домах у берега, бросился, ища спасения, в верхние кварталы города, впрочем, что я тебе напоминаю, ведь ты сам был тогда главным начальником пожарной стражи и знаешь, что в то же самое время жители верхних кварталов, спасаясь от внезапно вспыхнувшего пожара, кинулись вниз, к реке, так что два встречных потока этих несчастных столкнулись на середине, и возникла страшная давка, равной которой не упомнят не только старики, но даже самые древние хроники, да и позже никто не слыхал о подобном кошмаре, в котором бы все кругом так нещадно толкали друг друга, затаптывая упавших, — так вот, никто и никогда не видел больше такой огромной и отчаянной толпы народа, кроме как в этом торговом доме города Минхэня, куда меня занесла одна лишь любознательность. При этом учти, любезный друг Цзи-гу, что тогда, в год смерти вице-канцлера Ян-цзи, пожар и наводнение вызвали сумятицу все-таки среди обыкновенных людей, тогда как здесь, в этой сумасшедшей толпе, сталкивались между собой тяжелотелые, большеносые великаны, заполнявшие своими низкими, громкими голосами все огромное пространство торгового дома. Мне показалось, что я попал в ад. Однако я по-прежнему держался своего плана, твердя себе: ты прибыл сюда с научной целью, а ученый, желающий познать истину, не должен поддаваться страху, даже когда перед ним разверзнутся врата ада.