Моему судье - читать онлайн книгу. Автор: Алессандро Периссинотто cтр.№ 39

— Не бери эти, они плохие. У моей кошки от них расстройство, ее сразу рвет.

— А что ты посоветуешь?

— Сколько ей?

— Месяца два-три. Я ее подобрал на улице.

— Тогда, наверное, лучше не сухой корм, а консервы. — И показала баночки паштета с картинками, от которых слюнки потекут даже у хозяев, а не то что у кошек.

Я взглянул на ее тележку, она была еще пустая, как и моя.

— Давай пойдем вместе? — предложил я. — Тогда я смогу с тобой посоветоваться.

Клянусь вам, господин судья, это не была замаскированная попытка ухаживания, я вообще не умею завязывать знакомства. Это было просто желание перемолвиться с кем-нибудь словцом. В моем новом положении беглеца я переживал незнакомое состояние: страх молчания. Посреди людей, которые говорят на непонятном языке, Марике со своим школьным французским показалась мне оазисом. Мы познакомились, идя вдоль полок с моющими средствами; потом, глядя на синие картонки «Бариллы», обменялись банальностями по поводу итальянской кухни; у холодильников с морожеными продуктами я спросил, что это за странные моллюски с неудобопонятным названием; она пошутила насчет жирных, приторных гадостей, которые я набрал в отделе готовых десертов, и мы продолжали болтать до самых касс.

Наверное, Марике тоже не чужд страх молчания, наверное, не нужно быть беглецом, чтобы его познать, но в сущности, Марике тоже немного беглянка.

Мы вышли из супермаркета, нагруженные пакетами.

— Если тебе надоест питаться консервами, приходи ужинать в ресторан, где я работаю.

— А где это?

— На набережной, напротив мола. Если прийти к половине девятого, уже никого не будет, и мы сможем поболтать.

Я пошел туда на следующий вечер.

— Консервы уже надоели? — спросила она.

— Ага. — Но на самом деле мне надоело быть одному.

Я заказал мидии и картошку фри, их фирменное блюдо, и светлое густое пиво под названием «Mort subite». [22]

Марике исчезла в кухне.

Ресторан оказался пуст, как, впрочем, пустынная и мокрая улица, по которой я сюда шел. Деревянные столы и скамьи должны были напоминать кают-компанию на корабле конца XIX века, на шхуне, готовой отплыть в Ньюфаундленд. На самом деле это выглядело просто грубой мешаниной всего, что принято называть «моряцким». С потолка свисали бумажные гирлянды, а стены завешаны рыбацкими суднами вперемежку с фотографиями полного состава льежского «Стандарда» в красных футболках. Прямо напротив моего столика в толстой деревянной раме висел черно-белый снимок дородного усатого мужчины в шахтерской каске.

— Это Дуду, наш хозяин, — пояснила Марике, подоспев с мидиями, пока я рассматривал фото. — «Дуду» его прозвали на шахте. Он работал в Марсинелле, но когда в 56-м его старший брат погиб от взрыва в шахте, решил сменить обстановку и перебрался сюда. Сначала мыл посуду, потом стал официантом, помощником повара, и в конце концов ему удалось выкупить заведение.

Она села напротив.

Марике тридцать, у нее голубые глаза и тонкие белесые волосы. Она прямая противоположность Стелле: видно, что когда-то была очень хороша, но время ее не пощадило.

— Что ты делаешь в наших краях, сезон ведь еще не начался?

Совершенно невинный вопрос, без задней мысли, обычно его задают незнакомые люди, чтобы заполнить паузу. Для меня же, напротив, это вопрос на засыпку. Что я делаю в здешних краях? Соврать или сказать правду?

— Скрываюсь, — ответил я. С лицемерной уклончивостью, которая окутывала тайной то, что было неприглядной правдой.

«Скрываюсь» может означать уйму всего. Например, что я удалился сюда для размышлений или ушел от мира с целью найти самого себя: немного new age, но все же лучше, чем «я убийца, который прячется от полиции».

— А, значит, не одна я, — отозвалась она. — Я-то скрываюсь от моих земляков, я родилась километрах в тридцати отсюда, в сельской местности.

Господин судья, теперь я задам вам один вопрос. Вы меня не так хорошо знаете, но все-таки, неужели я похож на человека, располагающего к откровенности? Которому посторонние рассказывают свою жизнь? Я сам никогда не считал себя идеальным исповедником, и тем не менее, с тех пор как все началось, похоже, все хотят поверить мне свои тайны. Может, потому что бродяга не внушает опасений — слушает и идет себе дальше. Это как разговаривать с собственной собакой: изливаешь душу без ущерба для репутации.

— Не хочется возвращаться на родину, встречаться с бывшими одноклассниками.

— Почему?

— Потому что не знаю, что делать: злиться на них или сгореть со стыда.

Я промолчал, приглашая ее продолжать: чем больше она рассказывала о себе, тем меньше мы говорили обо мне.

— В восемнадцать лет я уехала в город. Ничего особенного, так все делают: богатые поступают в университет, остальные ищут работу, на несколько лет. Потом возвращаются обратно, но хоть могут сказать: «я жил в городе».

Она замолчала и показала на мое пиво:

— Дашь капельку?

— Конечно.

Она отпила и вернулась к разговору:

— Я уехала в Амстердам. Можно было в Гент, в Брюгге, но раз уж решила изменить жизнь, лучше большой город. Год проработала официанткой, как здесь, только там работа куда тяжелей. В квартале красных фонарей, в баре, он был открыт двадцать четыре часа в сутки, работа посменная, в том числе ночью. Платили мало, но давали жилье и еду. Я жила в комнате с одной моей ровесницей, Паулой. Она тоже была из деревни, откуда-то из-под Гильце-Рийен. К нам часто заходили выпить девушки, которые выступали в заведениях. Я имею в виду эротические спектакли. Ты когда-нибудь видел?

— Нет, я в Амстердаме был всего один раз, проездом.

— Как-то я спросила у одной, сколько им платят за эти их выступления. Она и назвала цифру по крайней мере вчетверо больше того, за что я горбатилась целый месяц. И добавила, что здешние театры постоянно ищут молоденьких девушек, особенно для лесби-номеров.

Я догадался, что будет дальше.

— Рассказала обо всем Пауле. Не знаю, всерьез я собиралась ей это предложить или просто хотелось пожаловаться, как мало нам платят. Она и говорит: давай попробуем. В первый же выходной мы купили билет и пошли смотреть спектакль, чтобы хоть представлять, что такое это лесбо. Мы тогда казались совсем девчонками, на входе у нас даже спросили документы. Посмотрели и решили, что так мы тоже можем. Никаких проблем, всяких там моральных сомнений, просто «у нас получится».

— Оказывается, начать так легко?

— И да и нет. В восемнадцать лет легко думать, что сразу добьешься успеха, заработаешь кучу денег, это помогает побороть смущение. Но смущение-то все равно остается, от него избавляешься только со временем. Я до этого даже на пляж не ходила без лифчика, представляешь, что для меня значило вообразить, как я занимаюсь любовью перед толпой народа. А вот поди ж ты…