Если нам судьба… - читать онлайн книгу. Автор: Лилия Лукина cтр.№ 51

— Не сложилась — это мягко сказано. Ревновал он ее бешено, все боялся, что поймет она, какой он никчемный, и уйдет. Она уже и Катьку родила, а он все никак не угомонится. Дошло до того, что стал ее дома запирать, к матери родной ходить запретил, сначала выпивать начал, а потом и пить уже по-серьезному. Она все терпела и жалела его. Только от веселости ее и характера легкого и помину не осталось, тоскливо ей там жилось, безрадостно. Как-то быстро она увяла, сникла. Знаете, мне кажется, она и дочку-то не очень любила, потому что та во всем на отца похожа была. Может быть, она еще долго терпела бы, да только помню дня за два до смерти избил он ее, да так сильно, что пришлось бабу Дусю звать. Она Катьку-то и забрала к себе, хотела и Любашу тоже, да ее переносить нельзя было. В 76-м это было. Вскорости они и угорели.

— Ну, отравление угарным газом не такая уж и редкость, — заметила я.

— Да, — согласилась со мной женщина, — но не летом.

— Так вы думаете, что это…

— И не я одна, — энергично закивала библиотекарша. — Видно, решила Любаша разом покончить и с ним, и с собой. Он в тот вечер сильно пьяный пришел, люди видели, как он столбы по дороге пересчитывал. Так что не стал бы он печь топить, он и трезвый этого не делал. Но батюшка наш над бабой Дусей сжалился, похоронили Любочку в освященной земле, а не за оградой, как самоубийцу. Только баба Дуся не разрешила Любашу рядом с Петькой класть. Так и лежат поврозь, будто и не муж с женой.

— Да и то сказать, — сменила она тему, — приход-то богатый, все, кто к бабе Дусе лечиться приезжает, обязательно на церковь жертвуют. Батюшка-то наш всегда, когда баба Дуся и Ксаночка за травами собираются, сам их на машине возит, куда они говорят — Евдокии-то уже трудно самой далеко ходить. А случись что с ней, люди ездить и перестанут. Когда еще Ксаночка в силу войдет? Хотя баба Дуся уже сейчас говорит, что получится у той, есть у нее к этому способности. Ксаночку-то Павел Андреевич в ученицы к ней привез года три назад, не местная она.

— Знаете, мне показалось, что Евдокия Андреевна не то, чтобы совсем Катю не любит, но… недолюбливает, что ли, — подлила я масла в огонь, потому что время шло к трем, и я хотела перейти ближе к делу.

— А вы чего же хотели? — удивилась библиотекарша. — Баба Дуся ее воспитала, направление в институт выхлопотала, а та исчезла и на глаза столько лет не показывалась. Другие-то хоть на каникулы приезжали, а эта — как пропала. Приехала только один раз, да и то как-то крадучись, чтобы не видел никто, шмыгнула в дом, хорошо, что баба Дуся в тот момент как раз появилась. У Павла Андреевича в бригаде рабочий ногу сильно повредил, так он за ней рано утром на машине приехал, а тут обратно привез. Она в дом вошла, а там Катя. Ругались они сильно, Павел даже из машины вылез, чтобы пойти посмотреть, не обижает ли кто Евдокию Андреевну. На крыльцо поднялся, а Катя выскочила, чуть с ног его не сбила, и бегом, как будто гонится за ней кто-то. Я почему это все знаю? Мы же тогда в соседних домах жили. Это сейчас она в новом живет.

— Сколько же лет она не приезжала? Может быть, не так уж много времени прошло, как вам кажется? — спокойно, говорила я себе, спокойно. Главное — не насторожить ее. Общая картина была мне ясна, оставалось выяснить у бабы Дуси кое-какие подробности, и все встанет на свои места.

— Помню, что летом, в июле, потому что народу в библиотеке было много, те, кто поступать в институты собирались, к вступительным экзаменам готовились, в августе уже намного меньше стало. А вот год? Дайте подумать. А в 92-м это было, как раз между двумя путчами не путчами, революциями не революциями. Мы здесь так и не поняли, что там в столице происходило. Точно, в 92-м.

Только бы Евдокия Андреевна была со мной откровенна, захотела мне помочь, думала я, перегоняя машину к ее дому. Ну и положение! С одной стороны, и волновать ее нельзя, все-таки возраст более чем солидный, а с другой — если я начну пусть даже не врать, а недоговаривать что-то — она может это понять и не поможет. Я же не знаю точно, что тогда произошло, могу только догадываться с большей или меньшей долей уверенности в отдельных деталях. Ладно, сориентируюсь по обстановке.

Меня уже ждали. Евдокия Андреевна оказалась маленькой худенькой старушкой в аккуратно повязанном беленьком платочке и простом ситцевом платье.

— Садись, детонька, — сказала она. — И говори все, как есть. Нечего меня жалеть. Моя вина — мой и ответ будет, когда перед Господом предстану.

Она требовательно смотрела на меня выцветшими от старости голубыми глазами, и я, поняв, какую страшную боль могу причинить ей своим рассказом, постаралась смягчить его, как могла.

— Ох, детонька, — вздохнула баба Дуся. — Какую же тяжесть ты на себя взвалила! Я так понимаю, что ты остановить ее хочешь?

— Помогите мне, Евдокия Андреевна, — я взяла ее за руку, и эта высохшая, похожая на птичью лапку кисть с тонкой, сухой кожей и просвечивающими синими венками растрогала меня до слез — видимо, сказывалось глубоко загнанное внутрь накопившееся напряжение всех последних дней. — Я знаю, я уверена, что вы это можете, но не знаю, захотите ли.

— Ну, что ж, слушай, — обреченно сказала Евдокия Андреевна. — А потом будем думать, как поступить.

Доставшаяся ей десятилетняя внучка была, с одной стороны, истинной Злобновой и постоянно напоминала ей о ненавистном зяте, а с другой стороны — единственной памятью о дочери. Но делать нечего, Евдокия Андреевна воспитывала ее, как умела, и потихоньку начала передавать свои знания, чтобы не пропали вместе с ней. Катя училась старательно, не просто запоминала, что ей говорили, но постоянно сама спрашивала, интересовалась. Сначала баба Дуся этому радовалась, а потом насторожилась.

— Понимаешь, детонька, вопросы ее были уж очень странные. Я ей объясняю, сколько нужно положить какой травы, чтобы лекарство получилось, а она меня спрашивает, а что будет, если той или иной положить больше или меньше. Поможет это человеку или совсем наоборот, а если он от этого заболеет, то, как сильно, не умрет ли? Я сначала думала, что она просто боится, что навредить сможет по неопытности, и объясняла все подробно. А когда у нас в селе собаки дохнуть начали, да все по-разному, какая от удушья, какая просто утром не проснулась, глаза-то у меня и открылись, поняла я, кого воспитала. Ох, горе горькое… — застонала Евдокия Андреевна.

Ксения встревоженно на нее посмотрела, обняла, начала гладить по плечам, успокаивая. Потом взяла со стола стакан и поднесла ей к губам, как маленькой.

— Попей, бабушка. Успокойся.

Баба Дуся отпила несколько глотков, посмотрела на Ксению с благодарностью и, вздохнув, продолжила:

— Надо было мне тогда грех на душу взять, да не смогла — Любашина ведь дочка. Я уж и сама стала ее бояться. Отравила бы она меня, и рука у нее не дрогнула бы, одно слово — Злобнова. Ездил ко мне лечиться один начальник из райцентра, вот и попросила я его, чтобы он помог ее в институт отправить, с глаз долой. Кабы я знать тогда могла, чем это закончится…

— Евдокия Андреевна, она в Баратове замуж за профессора Добрынина вышла…