Если нам судьба… - читать онлайн книгу. Автор: Лилия Лукина cтр.№ 36

Он взялся за воспитание Кати: они ходили в театры, консерваторию, он подбирал ей книги для чтения, и каждое его слово и пожелание воспринималось как откровение свыше. Катя с ним не спорила, не отстаивала свою точку зрения, не навязывала своего мнения, соглашалась со всем, что он говорил. Этим она выгодно отличалась не только от его покойной жены, не признававшей ничьего мнения, кроме своего собственного, — с этим он с годами смирился, как с неизбежным злом, но и от ученых остепененных дам, стремящихся скрасить одиночество профессора и для привлечения к себе внимания пытавшихся вовлечь его в научные споры.

Идиллия продолжалась недолго. Возмущенная общественность, состоявшая, в основном, из отвергнутых дам, возжаждала крови распутника — в 84-м публичное смакование подробностей чьей-то личной жизни тоже было очень популярным, правда, подходили к нему с других, идеологических, позиций. Уверения профессора, что их с Катей связывают чисто платонические отношения, были подвергнуты не только сомнению, но и осмеянию: «Так ты еще и дурак!». Катя плакала и собирала вещи, чтобы вернуться в деревню. Профессор не мог этого допустить, и без всякого шума, марша Мендельсона и машин с кольцами и пупсами Катя Злобнова стала Катей Добрыниной и пошла по жизни дальше уже в новом качестве — профессорской жены.

При очередном вызове в партком, хотя Добрынин был беспартийным, профессор, поблескивая своим новым обручальным кольцом, спросил, а с каких пор предметом разбирательства могут служить его отношения со своей собственной женой. Широкая общественность шумно высморкалась в надушенные французским парфюмом платочки и горестно вздохнула о навсегда потерянном для них, так и не оценившем величие их души неблагодарном Добрынине.

Для Кати же испытания только начинались. Ей предстояло жить в одной квартире с сыном и снохой профессора и двумя его внучками. Это был совершенно чуждый ей быт, ей были незнакомы и непривычны царившие в доме порядки, но она справилась. Катя, как губка, впитывала все, что может ей пригодиться, она училась не только в институте, она каждый день училась дома, училась в гостях. У нее была цель — стать дамой, и она ее добилась.

— Вы не можете себе представить, Леночка, какой Катенька деликатный человек. Сережа рассказывал, что, если они собирались куда-то выходить и он хотел, чтобы она надела бриллианты… Ах, Леночка, у Люсеньки были чудные старинные бриллианты, она их получила в подарок на рождение сына от Сережиной матери: кольцо, браслет, серьги и редкой красоты кулон. Этот гарнитур в семье «Кленики» называли, он был в форме кленовых листьев выполнен.

Я вспомнила, что на Добрыниной, когда она ко мне приходила, были серьги, сделанные именно в форме кленовых листьев.

— Люсенька все это завещала Ниночке, это жена их сына… Так вот, она ни разу даже не попросила Ниночку, чтобы она их ей дала надеть, всегда только Сережа. А когда возвращались, сразу же снимала и отдавала Сереже.

Дифирамбы в Катенькин адрес начали меня потихоньку раздражать, меня гораздо больше интересовала авария, но спросить об этом прямо было невозможно, и я пошла «козьими тропами»:

— Ольга Константиновна, а как складывались отношения Екатерины Петровны с семьей Добрынина-младшего? Ведь, согласитесь, с некоторой натяжкой она годилась им в дочери.

— Прекрасно. Она у них как третья дочь была, старшая и более самостоятельная. Катенька Ниночке очень помогала по дому и, кроме того, всегда советовалась, что купить, что надеть, что лучше: подстричься или оставить длинные волосы, покраситься или нет. И всегда ее советам следовала. Они как подружки были, несмотря на разницу в возрасте. А для девочек она просто старшей сестрой была… Это была такая счастливая семья, — Ольга Константиновна достала новый платочек и стала вытирать выступившие на глазах слезы.

— Должно быть, для Екатерины Петровны гибель Сергея Сергеевича и Нины была страшной трагедией.

— Ах, Леночка, и не говорите. Еще вечером мы так хорошо все вместе посидели, в преферанс поиграли. Вы знаете, батенька научилась прекрасно играть, она почти всегда выигрывала. И девочки здесь же с нами крутились, хотя их несколько раз уложить пытались, да где там… Разошлись мы далеко за полночь. Утром я сквозь сон слышала, как Катенька Сережу с Ниночкой завтраком кормила. Лето ведь, окна открыты, а дача-то их вот, по соседству, — и она показала на еле видневшуюся за кронами старых деревьев крышу соседнего дома — действительно рядом. — А девочек она все никак добудиться не могла, они ведь тоже в город с родителями должны были ехать. Какое счастье, что они проспали, видно, Бог их уберег.

— Как это вообще могло случиться? Может быть, вы вечером за преферансом выпили больше, чем следовало бы?

— Да побойтесь Бога, Леночка, мы совсем не пили. Добрынины всегда вели очень здоровый образ жизни. Даже чай пили только зеленый, по тем временам он большой редкостью был, но пациенты Добрынина, зная его вкусы, всегда как-то умудрялись достать и подарить. Уж мы с мужем думали-думали, так и не смогли понять, чего это вдруг Сереженька лихачить решил. А Сергей Степанович после того, как сына со снохой похоронил, хорошо держался, мужественно. Горе, конечно, страшное, но он крепился, говорил, что ему еще девочек поднимать надо, это он о Кате и внучках, Наташеньке и Танечке. А потом вдруг сердечный приступ, и в один день его не стало. Врачи ничего понять не могли: сердце совершенно здоровое, а не выдержало.

— Ольга Константиновна, вы меня извините, пожалуйста, но в 92-м в «Вестях Баратова» статья была нехорошая о Екатерине Петровне. Вы не знаете, откуда она взялась? Судя по тому, что вы рассказываете, на Добрынину это совершенно не похоже.

— А это дамы из института, они ведь так и не простили ни Катеньку, ни Сергея Степановича. Катя-то, как мужа похоронила, ко мне за советом приехала, что ей делать. Ее в Москву работать пригласили, ну, не как крупного специалиста, конечно, она тогда еще таким не была, а в память о муже. Добрынина самого не раз звали, но он все отказывался, смеялся: «Лучше быть первым в деревне, чем последним в Риме». Катенька знала, что не будет ей в Баратове ни жизни, ни работы, так что нужно ехать, а как? Ведь в то время купить квартиру нельзя было, только менять, да еще и по количеству — сколько выезжает, столько и въезжает, и разрешение министерства на обмен нужно было получить. Ну, с разрешением-то ей помочь обещали, а с обменом — самой заниматься надо было.

— Да-да, я, помнится, что-то слышала об этих правилах, — поддакнула я.

— Понимаете, Леночка, если бы она была одна, то могла бы хоть угол какой-то снять, чтобы все вопросы решить. А тут девочки, им учиться надо, а без прописки в московскую школу их никто не возьмет. Вот мы и решили, что девочек пока в интернат отдадим, и я за ними присматривать буду, а она поедет в Москву бытовые проблемы решать, а как все сделает, то заберет их. Я предложила ей бриллианты продать, что от бабушки с матерью остались, чтобы деньги на доплату при обмене были, так она отказалась. «Не мои они, — говорит, — вот девочки вырастут, им память будет». А на доплату пошли деньги, что она от продажи дачи получила.

— Так что же получилось в конце концов?