Ne-bud-duroi.ru - читать онлайн книгу. Автор: Елена Афанасьева cтр.№ 79

Слышал как-то, мужики в гараже шептались, что его пассажирка пассия Самого. «Что ж ты, не знаешь, какой товар к телу доставляешь!» Брешут. Какой там товар! Без слез не взглянешь. Правда, один раз увозил ее с дачи правительственной, так в дверях мелькнуло лицо Самого. Показалось, наверное. Сам-то — мужик хоть куда! Видный, при славе, при почете. И получше этой крысы найти может. Понятно, если была бы, как та актриса из фильма «Интердевочка». Очень жизненное кино. Он, было время, с одной такой сработался. В прошлом году, когда депутаты эти, народные, в гостинице «Россия» жили, он как-то долго ждал у западного входа председателя какого-то комитета. И одна из тамошних «бабочек» душевно так с ним разговорилась. Давай, говорит, когда свободен, подруливай, будем вместе клиентов раскручивать. Тридцать процентов твои. Работа не пыльная, не тебе ж трахаться. А мы на твоей «Волге» с правительственными номерами такой план выдадим, обижен не будешь!

И правда, выдавала лихо. Но это еще до пассажирки его было, тогда у него час-другой свободный чуть ли не каждую смену случался. Потом как отрезало. Теперь чуть дольше на обеде задержишься, сразу допрос: где был? Не подкалымишь. Но в начале августа его стервозина куда-то на два дня улетела, так он со своей «бабочкой» стариной тряхнул. Да еще ее клиентов, двух айзеров, по пассажиркиному пути прокатил. В Боровицкие въехал, из Спасских выехал, уразумел, что номера его машины позволяют таким образом «срезать углы». Так айзеры расчувствовались, сверх положенного процента еще по пять сотен отстегнули. А «бабочка» на радостях после работы и ему дала. Она вообще девка добрая, когда работы немного было, всегда ему давала, чтобы он понимал, что не зазря с ней дежурит.

Здрасте-пажалста! Появилась, красотка драная! Куда прикажете? Чего изволите? В Кремль изволят. До Кремля от площади Дзержинского пять минут неспешным ходом, на ее каблуках семь. Ехать дольше будем. Толпа ЦК свергнутой партии штурмовать пошла, движение перекрыли. Хотя, конечно, мы ж такие важные птицы, что нас при любой власти везде пускают! Что-то майору шепнула, майор под козырек, приказывает убрать перегородку и против обычного движения, слева от Политехнического, их машину пропускает. Теперь бы на углу не застрять, здесь самая толпа, но не штурмующих — тех что-то не видно, а снимающих, сплошные камеры. Вон, на углу, напротив ЦК комсомола, пигалица, вся фотоаппаратами обвешана, с сумкой телефонной через плечо. Пигалицу эту он в дни путча в Белом доме видел, снимала все подряд. И как она такие здоровенные камеры с объективами таскает, на вид-то шестиклашка. Стоит теперь, телефонной трубкой трясет, старику какому-то что-то доказывает. Старичок с сеточкой, в которой батон и кефир. Из соседнего дома, наверное, за хлебом вышел, а тут ЦК штурмуют.

Старичок поворачивается к нему лицом… Е-кэ-лэ-ба-бай! Карасин?! Неужели так сдал? Всего ж на пять лет его старше, значит, Александрычу сейчас должно быть не больше пятидесяти девяти! Ни за что погорел мужик. А что это пассажирка его так на бывшего шефа уставилась? Знакомы, что ли?

Лиля все дни занималась челночной дипломатией. События происходили столь стремительно, что трудно было просчитать точно, чем все закончится и к какому флангу примыкать. Точнее, какой фланг возглавлять. Вот и приходилось ей крейсировать из одного логова в другое, из Кремля в Белый дом и обратно, одновременно подмечая, что и сидящие в этих логовах тоже не слишком-то уверены в исходе и не преминули бы заручиться тайной поддержкой другой стороны, являвшейся к ним в образе Лили.

Виктор, тот все предвидел. Позвонил ей вечером 18-го: «Не рыпайся! Что бы ни случилось, не рыпайся!» Но утром 19 августа, признаться, трухнула. Решила, что не на ту лошадку поставила. Заметалась. Помчалась в Кремль, благо ее пропуск никто не аннулировал. Но хорошо хоть надумала не класть все яйца в одну корзину и к середине дня доехала до Белого дома, удачно изобразив утреннее кремлевское бдение как стратегическую разведывательную вылазку. К вечеру, увидев людское море под балконами Белого дома, поняла, что ставка сделана. И ее ставка на зеро выиграла три раза подряд.

Сам воодушевлен был сверх меры. Круглосуточно на боевом посту. И она, как верная декабристка, вынужденно просидела три ночи на этих баррикадах. Хотя лучше других понимала, что штурмовать их никто не станет. Ввязавшиеся в игру старики не умели доводить до победы во что бы то ни стало, наступая и перешагивая. А эти, новые, голодные, умеют. Им еще нечего терять и есть шанс слишком многое обрести. А это значило одно — что они с Виктором еще три года назад просчитали все точно.

Только за эту точность расчета приходилось отдуваться на правительственной даче, куда еще не успела переселиться семья Самого, да в запертом кабинете под государственным флагом. Ей до дикости надоела эта имитация страсти. Нет ничего хуже чужого потного мужика, изрыгающего хрипы и вопли в момент, когда тебе хочется лишь одного — вылезти из-под него. Каждый раз, пережидая, пока любовник закончит эти судороги, она удивлялась, неужто все это доставляет ему такое удовольствие?! Сама она ничего, кроме скуки, не чувствовала. И этот вечный дядя Женя под дверью с улыбочкой — плавали-знаем! Впрочем, раздражение сменялось тщеславием. Минуты, которые требовалось пережидать, раз от раза становились все короче, а минуты наслаждения, упоения тайной властью — все длиннее. Когда, оторвавшись от нее, уже через несколько минут Сам с балкона, выходящего на Рочдельскую улицу, выступал перед колышущимся людским морем, когда эти неподдающиеся подсчету сотни тысяч человек скандировали его имя, Лиля упивалась своей тайной властью. Его обожает толпа, а он обожает ее.

Без малого неделя, как она в центре внимания. К ней бегут и отстраняемые от должности, и желающие по-быстрому захапать кусок временно бесхозной партийной собственности, и жаждущие статуса. И она разруливает все эти ситуации. И упивается ощущением того, что настало ее время.

Виктор вынужденно отошел в тень. Сейчас не время афишировать принадлежность к их общей организации. И папа уже на пенсии. Ему, с его старой закалкой, трудно все происходящее переносить. Вчера специально поехала к родителям на Вернадского. Сидят у телевизора. Постаревшие, посеревшие. Папа смотрел в новостях, как Феликса с постамента снимали, выругался, даже Берию вспомнил, при котором ему пришлось начинать. Хлопнул дверью, ушел в бывшую Лилину, а еще раньше Ирочкину и Костину комнату. Теперь, когда они с мамой жили одни, трех комнат на двоих им было слишком много. Однажды, тихонько расплакавшись на кухне, мама все же выговорила то, что Лиля знала и без нее, — родители ждали от нее внуков. За двоих ждали. За нее и за Ирочку.

Почему, дожив без малого до тридцати пяти, она ни разу так и не встретила мужика, для которого хотелось бы варить щи и стирать рубашки. От которого хотелось бы родить. Костик не в счет. И что случилось бы, достанься Костик ей? Где б она сейчас была?! В однокомнатной хрущобе в Выхино?

Лет через восемь после Ирочкиной смерти Костик женился, у него родились двойняшки — девочка и мальчик. Девочку назвали Ирочкой. С семьей Костик ютился в однокомнатной квартирке, которую и однокомнатной-то не назовешь. В ее номенклатурном доме не включенные в метраж холлы больше, чем вся его квартирка. Весной не выдержала, зашла к Попову и к его заму Лужкову и между обсуждением стратегических тонкостей на предстоящем съезде попросила разобраться, почему семью с двумя разнополыми детьми держат в таких ужасных условиях. Демократы, они, конечно, демократы, но квартира нашлась на следующий же день. А этот идеалист даже не понял, кого должен благодарить. Позвонил радостный, новый телефон сообщить. И что такому козлу рожать — увольте!