Слово - читать онлайн книгу. Автор: Ирвин Уоллес cтр.№ 2

Вспоминая его имя, стюардесса замялась, как бы пытаясь вспомнить, слышала ли его раньше, принадлежал ли этот мужчина к Очень Важным Персонам. Стюардесса была крупной, большегрудой девушкой, истинной Техасской Красоткой с приклеенной к губам улыбкой, и Ренделлу показалась, что без униформы она будет даже ничего, если не считать того, что девица была из тех, которые после пары рюмок заявляют, что они весьма серьезные личности, и не в их правилах увиваться за женатыми мужчинами, и что они только-только начали читать Достоевского. Возможно, что это еще одна Дарлена, сказал Ренделл сам себе. Хотя нет, Дарлена, когда он впервые встретил ее полтора года назад, прочитала Камилла Джибрайа и, насколько ему было известно, с тех пор так ничего больше и не прочитала.

Его так и подмывало заявить стюардессе, что он-таки Очень Важная Персона, хотя был уверен, что для нее он таким не был; с другой стороны, все это глупости, особенно сегодня.

Ренделл кивнул и деловито стал застегивать ремни.

Нет, я никогда не считался крупной шишкой, размышлял Ренделл, разве что среди людей определенного сорта, желающих сделаться знаменитыми, остаться таковыми или же среди могущественных типов, имеющих заводы или поместья, чтобы выбиться в известные личности. Его имя — Стивен Р. Ренделл — редко можно было увидать в печати или услышать по телевизору, его портреты нигде и никогда не появлялись. Непосвященная публика видела только то, что он сам желал ей показать, в то же время оставаясь невидимым. И это Ренделла никак не беспокоило — даже в случае этой стюардессы — потому что он был Очень Важной Персоной там, где с этим считались, и где были такие люди, сами по себе значительные, которые прекрасно понимали, насколько он важен.

Взять, к примеру, сегодняшнее утро. Наконец-то он встретился, лицом к лицу, с Огденом Тауэри III, который сам был Очень Важной Персоной и знал, что Стивен Ренделл тоже лицо не без значения, и значительность эта стоила несколько миллионов долларов. Они встретились, чтобы окончательно договориться о слиянии «Ренделловской Ассоциации» с международным конгломератом Тауэри, «Космос Энтерпрайсез». Торговались они на равных, прийдя к соглашению почти по всем вопросам, за исключением одного.

Этот единственный компромисс — Ренделл пытался смягчить собственное поражение, называя его компромиссом — до сих пор торчал занозой, он даже стыдился его. В любом случае, эта утренняя встреча была только началом всего того, что обещало стать самым несчастливым днем в его жизни. И сам он чувствовал себя несчастным, хотя мог быть и важной шишкой, потому что испытывал совершеннейшую беспомощность перед лицом реальной жизни, всего того, что ожидало его по завершению полета.

Покончив с размышлениями, Ренделл попытался уделить внимание тому, что происходило в салоне. Не носящая пояса стюардесса с завлекательной попкой уже прошла в голову салона, проявляя преувеличенную сердечность к пристегнутым ремнями к креслам телам. И вот эти остальные и удивляли его. Все казались довольно счастливыми, и ему было интересно, могут ли они узнать, что сам он несчастен. Но, в конце концов, он был им даже благодарен за собственную анонимность, так как не был в настроении с кем-либо разговаривать. У него даже не было настроения встречаться с Клер, своей младшей сестрой, которая, вся в слезах, должна была ожидать Ренделла в аэропорту О'Хара, готовая везти его в Оук Сити, находящийся в соседнем Висконсине.

Ренделл почувствовал, как самолет кренится и скользит вниз, и он знал, что реактивная машина уже почти дома.

И вправду, дома. Наконец-то Ренделл приезжает домой, не проездом, не сваливаясь как снег на голову, после — это же сколько уже? — двух — или даже трехлетнего отсутствия. Конец его недолгого полета из Нью Йорка. Начало конца прошлой его жизни. Похоже, что возвращение домой будет нелегким. Он надеялся лишь на то, что его пребывание здесь не затянется надолго и будет к нему милосердным.

Стюардесса остановилась в проходе рядом с его креслом.

— Мы уже почти что садимся, — сказала она. Сейчас, похоже, она расслабилась, стала не такой искусственной, более человечной, приземленной, с земными, опять же, заботами. Простите, что надоедаю, но ваше имя мне и вправду показалось знакомым. Не могла я его встречать в газетах?

Все-таки, — подумал он, — собирательница Шишек.

— Извините, что разочарую вас, — ответил он, — но в последний раз мое имя упоминалось, разве что, в колонке «Рождения».

Девушка неуверенно хохотнула.

— Ладно, надеюсь, что полет был вам приятен, мистер Ренделл?

— Все было великолепно, — ответил тот.

И действительно, великолепно. В шестидесяти милях отсюда его отец лежал в коме. И впервые, с тех пор, как сам Ренделл добился успеха (правда, это заняло у него много лет), он понял, что деньгами нельзя откупиться от всех неприятностей, что они не могут разрешить любую проблему, как до сих пор не смогли деньги спасти его брак или заставить, чтобы он заснул в три часа ночи.

Его отец мог сказать: «Деньги — это еще не все, сынок», когда брал у сына деньги. Его отец мог говорить: «Бог — это все», мог искать Бога и отдавать Богу всю свою любовь. Его отец, преподобный Натан Ренделл, занимался Божьим Делом, был чиновником в Божьей фирме. Его отец получал указания из Большой Корпорации На Небесах.

Нечестно, нечестно.

Ренделл глядел через покрытый капельками дождя иллюминатор на окружающий пейзаж и здания, выглядящие совершенно неестественно в огнях аэропорта.

Ладно, папа, думал он, выходит, ни тебя, ни маму, никакими деньгами не выкупишь. А сейчас все это строго между тобой и твоим Творцом. Только согласись со мной, папа: Как ты считаешь, слушает ли Он тебя, когда ты говоришь с ним?

Но потом он понял, что и это нечестно, осталась все та же, связанная с детством горечь, память о том, что ему всегда не везло, когда он пытался соревноваться с Всевышним за любовь собственного отца. А результатом всегда было одно: «Никаких споров!» Ренделла удивило, что эта псевдодетская ревность пугает его до сих пор. Это было кощунственно — Ренделлу вспомнилось это старинное, отдающее серой словечко — думать о таком в ночь кризиса.

И еще, он ошибался, сильно ошибался. Потому что в его отношениях с отцом бывали и светлые времена. Сейчас ему с легкостью даже удалось вызвать в воображении представление о больном старике — глупом, непрактичном, удивительном и ласковом, догматичном и славном, ненавидимом и любимом старике, его отце, и неожиданно Ренделлу стало ясно, что он любит отца сильнее, чем когда-либо.

А потом ему захотелось заплакать. Вот это уже было совершенно невозможным. Только что он был одним — важным, большим человеком из крупного города, живущим в такое важное своими последствиями время, в сшитом на заказ костюме, в своих модельных итальянских туфлях, с ухоженными, наманикюренными ногтями, кредитными карточками, пьянками, женщинами, роллс-ройсом, подхалимами, самыми престижными местами — хитрюганистый, светский, закаленный ударами судьбы и крутой — а вот сейчас ему захотелось разреветься, как маленькому мальчику из Оук Сити.