Семь минут - читать онлайн книгу. Автор: Ирвин Уоллес cтр.№ 162

Барретт замигал, услышав свой голос, но Зелкин зачарованно слушал. Он остановил магнитофон, прокрутил пленку вперед и вновь включил.

— Я хотел, чтобы вы услышали еще пару отрывков. Хочу найти… Вот он. Я хочу вновь услышать тот кусок, Майк, где ты говоришь о фантазиях, которые создают порнографические книги. Слушайте.

Комнату опять наполнил голос Барретта:

«Леди и джентльмены, члены жюри, вы выслушали показания знаменитого психиатра, доктора Йейла Файнгуда, который остановился на безвредном влиянии порнографии. Самый страшный эффект от чтения таких книг заключается в том, как заявил следователь, что они создают в голове читателя фантазии. Рассматривая эту проблему, два английских психолога задали себе один и тот же вопрос: что такого ужасного в эротических фантазиях и распространении шокирующей кое-кого информации, которая вызывает у сексуально незрелых людей эти фантазии? Это очень важный вопрос. Прежде чем отвечать на него, следовало бы попытаться выяснить влияние таких фантазий на читателя. Великий Сэмюэль Пепис прочитал в тысяча шестьсот шестьдесят восьмом году порнографическую книгу и сильно возбудился. Эта книга была издана тремя годами ранее и называлась „L'Ecole des filles“. [26] Ее автор Майк Миллиот. Она состоит из диалога между двумя женщинами, девственницей и другой, обладающей большим сексуальным опытом. Пепис назвал ее „ужасно развратной книгой“, но тем не менее прочитал и позже признался, что она вызвала у него эрекцию и возбудила достаточно сильно, чтобы он мастурбировал. Этот побочный эффект чтения таких книг был хорошо понят другим писателем, графом де Мирабу, государственным деятелем, который сыграл немалую роль во Французской революции. В тысяча семьсот девяносто первом году он стал президентом Национального собрания. Когда Мирабу посадили в тюрьму за то, что он переманил у семидесятилетнего старика молоденькую девятнадцатилетнюю жену, он попытался облегчить скуку тюремного заточения с помощью написания трактатов и книг, которые были порнографическими по содержанию. Одна из последних таких работ была озаглавлена „Ма Conversion“, [27] и Мирабу откровенно призвал читателей в предисловии к этой эротической книге: „Теперь читайте, переваривайте и мастурбируйте“».

Зелкин рассмеялся:

— Отлично, Майк. Присяжные будут ловить каждое твое слово. Сейчас последует продолжение.

В динамике вновь раздался голос Барретта:

«''Мастурбируйте». Может, это слово вызывает у кого-нибудь краску смущения. Естественно, защита стремилась совсем не к этому… хотя Марк Твен шутливо выступал в его защиту в своем неизвестном памфлете «Некоторые мысли о науке онанизма». Защита просто пытается показать, что самым страшным итогом чтения порнографических книг может быть мастурбация, вещь вполне безобидная. Зато читатель детектива с убийством не будет иметь такого безопасного выхода эмоциям, чтобы удовлетворить свою сверхвозбужденную враждебность. Ну, разве что выскочить на улицу и кого-нибудь убить.

Это подводит нас к другому моменту, который защита стремилась раскрыть с помощью показаний свидетелей. Существует определенный парадокс, который Герсон Леман, ярый поборник цензуры, кратко сформулировал так: «Убийство — преступление. Описание убийства — не преступление. Секс не преступление. Описание секса — преступление». Эту мысль можно выразить и по-другому. Хорошо известный английский антрополог, Джеффри Горер, задался вопросом, почему цензоры думают, что чтение книги о сексе навредит читателю и толкнет на совершение сексуального насилия, но чтение книги об убийстве, детектива, не навредит читателю и не заставит его совершить убийство? На этот вопрос есть психологические ответы, которые вы и услышали в этой комнате.

В ходе разбирательства защита постаралась представить доказательства, которые поддержали бы мысли двух человек — психиатра и репортера. Доктор Роберт Линдер однажды написал следующее: «Я убежден, что существуют так называемые спорные книги и подобные им материалы, которые, исчезни они завтра с лица земли, никак не повлияют на статистику преступлений, правонарушений, антиобщественного или аморального поведения. С земли вместе с ними не исчезнут разочарование и отрицание общества, и подростки, и взрослые будут точно так же восставать против его устоев. Эти проблемы можно решить, только если храбро взглянуть в лицо главным проблемам, стоящим перед обществом и человеком, которые и вызывают такое поведение».

Репортер Сидни Харрис написал об этом так: «Я не верю, что непристойность любого рода так уж вредна, как кое-кто считает. Глубочайшая безнравственность нашего времени состоит в жестокости, безразличии, несправедливости. Если бы все, что считается непристойным и грязным, исчезло вмиг, то наш мир никак не улучшился бы, не говоря уж об улучшении морали граждан».

Зелкин остановил магнитофон и начал перематывать вперед.

Барретт запротестовал:

— Мы уже достаточно наслушались, Эйб. Хватит.

— Ну, еще один кусочек, Майк. Где ты говоришь о Платоне. Кстати, откуда ты знаешь, что он использует Платона в своей заключительной речи?

— Я слышал его выступление на митинге ОБЗПЖ, — ответил Барретт. — Он не удержится и опять ввернет Платона.

— Нашел, — сказал Зелкин. — Тише. Внимание. Голос нашего учителя.

Барретт в очередной раз услышал свой голос и закрыл глаза, все прислушались.

«Уважаемый представитель народа сказал вам, что философ Платон выступал за цензуру литературы. Все верно. Он даже хотел подвергнуть цензуре для молодежи „Одиссею“ Гомера, но обвинитель не сообщил вам, что Платон хотел также подвергнуть цензуре и музыку, особенно флейту. Если бы я жил в республике Платона, мне бы это не очень понравилось, потому что я люблю флейту, поиграть на ней и насладиться нежными звуками, поскольку цензор сказал мне, что флейта может развратить меня. Тут встает очень важный вопрос: кто может знать, что следует, а что не следует запрещать для других? Кто знает, что является непристойным для другого человека?

Представитель народа уверен, что может распознать непристойность. С той же уверенностью он утверждает, что поступки и мотивы порнографиста и книготорговца ясны и понятны ему. Однако обвинение опустило ключевой момент — ни слова не было сказано о самом цензоре. По нашему мнению, если психика порнографиста имеет отношение к процессу, то и психика цензора, человека, который должен решать, является книга непристойной или не является, имеет не менее важное отношение к суду.

Представители этой древней профессии обладают одним общим свойством. Они убеждены, будто знают, что хорошо, а что плохо для всех остальных. Цензоры говорят, что такая книга, как „Семь минут“, может причинить нам вред, даже заставить нас совершить насильственные действия, но почему они должны защищать „нас“, а не „себя“? Почему этот цензор, который подвержен такому же опасному влиянию, как и мы, никогда не может быть испорчен, не может заразиться, не может превратиться в насильника, прочитав такую книгу? Почему порнографическая литература может нанести вред всем, кроме самого цензора?