Окруженец. Затерянный в 1941-м - читать онлайн книгу. Автор: Вадим Мельнюшкин cтр.№ 55

— Нет, всё нормально. Давайте сейчас на склад, а затем я отправлюсь на встречу.

В этот раз эсэсовская охрана меня так просто не пропустила. Минут пять пришлось подождать, после чего вышедший унтершарфюрер, предложил следовать за ним. Смотри-ка, расту, скоро глядишь и офицеров присылать за мной станут. Кабинет не изменился, его хозяин тоже, я пославил Адольфа, хозяин так же лениво отмахнулся. Вроде всё нормально.

— Присаживайтесь, — предложил мне Блюме после стандартного рукопожатия. — Хочу вам сообщить, что в городе мы работать заканчиваем. Все накопившиеся излишки лежат на складе, который вам покажет унтершарфюрер Шлосс, тот что проводил вас ко мне, он ждёт в приёмной. Вся оценка стоимости имущества и прочие мелочи лежат на вас, все контакты по этому вопросу только с унтершарфюрером. В общем это всё, что я хотел вам сообщить

— Извините, штандартенфюрер, а что известно о бандитах напавших на меня?

— Пока ничего, но думаю завтра к вечеру что-то узнаем. Нам сообщили об одном еврейском гнезде, а где евреи там и бандиты.

— Мы случайно не попадём там опять в засаду?

— Вы вернётесь в Витебск?

Всё-то он знает.

— Да.

— Тогда никакой опасности почти нет. Они спрятались в селе с таким еврейским названием, как же его… Сейчас.

Штандартенфюрер подтянул карту, лежащую на краю стола.

— Ага, Гендики. Это вот здесь между озёрами Белым и Чёрным. У этих славян никакой фантазии.

— Вы правы — дикий народ. Спасибо вам, что вы нас защищаете. Но не буду вас задерживать. Хайль Гитлер!

Унтершарфюрер, и правда, ждал меня за дверью. Кладовка тоже находилась в этом же здании, в подвале. Здесь лежало около трёх десятков набитых каким-то тряпьём мешков и кулей. В углу стояло несколько швейных и пара пишущих машинок, деревянный ящик, в котором навалом лежали ящички и коробки, вроде даже заметил пару готовален. Надо выкроить место в кузовах. Добро это мне практически не нужно, но не забрать подозрительно. Договорился с эсэсовцем что подгоню машину до вечера.

Теперь опять в госпиталь. Кабинет главврача снова оказался в нашем распоряжении. Вот только целоваться долго мне не дали.

— Костя, хватит. Тебя опять сегодня резать, чучело?

— Нет, сегодня обойдусь. Пауль Фриш на днях геройски погибнет от рук бандитов, и его обгорелое тело невозможно будет опознать.

— Ты что говоришь?

— Не волнуйся, я-то останусь жив.

— Фу, ты, дурак.

— Уж какой есть.

— Я тебе тут кое-что принесла. Убери руки, маньяк. Вот, это морфин, только шесть ампул, ещё аспирин… ну сами разберётесь. Шприц только один удалось достать. Прячь быстрее.

— Оля, больше так не рискуй.

— Да какой тут риск, если что сказала бы что хотела продать. Максимум обругают. Тут много чего тащат, а как раненых привезли столько всего списали.

— Лучше скажи — у вас основной запас медикаментов здесь, в госпитале?

— Нет, на аптечном складе, получаем раз в неделю.

— Охрана там серьёзная?

— Вроде нет, вообще не видела.

— А ночью?

— Не знаю. Комендантский час же до шести утра. На улицах патрули.

— Ты от склада далеко живёшь?

— Да.

— А рядом кто из надёжных людей найдётся?

— Анька там живёт, я с ней поговорю.

— Не вздумай. При следующей встрече дашь адрес, описание и имя человека на которого можно сослаться, желательно эвакуировавшегося, но можно и призванного в армию. Ещё желательно какие-нибудь подробности — ну там, в комиссии он был когда в комсомол принимали. Сама никуда не суйся. Только пассивный сбор информации, даже никаких наводящих вопросов, только смотришь и слушаешь. Ясно?

— Да, но…

— Никаких но, если только узнаю, что своевольничаешь, суну в мешок и отвезу глубоко в лес. Даёшь слово?

— Ладно, даю.

— Договорились, делай свежую повязку, и устраиваем концерт.

— Какой?

— Увидишь, даже поучаствуешь.

Через пару минут я опять был белый и стерильный.

— Теперь слушай: я повёл себя по-хамски, что от немецкого офицера ты никак не могла ожидать. Ты стала отбиваться, я порвал на тебе халат, ты вырвалась и убежала. Весь день ревёшь где-нибудь в дальнем углу, потом минимум три дня, а лучше неделю ходишь с мокрыми глазами. Короче с сегодняшнего дня ты всех мужиков ненавидишь, а есть у тебя в жизни только работа.

— Это ты так решил свою собственность обезопасить от чужих поползновений?

— И это тоже, но главное, что афёра с грузовиками вечно тайной не будет. Начнут опрашивать всех с кем я контактировал. Скажешь сволочь — главная так сказать черта, сначала комплименты отпускал, а потом руки распустил. Скорее всего отстанут, так как эмоции всё забили. Ну что можно о сволочи вспомнить, кроме того что сволочь? А то что сдох — туда ему и дорога. Ну, готова?

Я взялся за правый лацкан халата и рванул его вниз. Раздался треск разрываемой материи. Глаза Ольги сделались огромными и в них показались слёзы. Любовь Орлова и та лучше не сыграет.

— Давай, кричи, — одновременно ударяю по стальной биксе с инструментами, та летит на пол и с жутким грохотом разбрасывает свой содержимое по углам.

— Нет! — Оля орёт так, что уши закладывает и отскакивает в сторону, оставляя мне в качестве трофея кусок белой ткани.

В коридоре раздаётся топот нескольких пар ног. Рывком открываю дверь, бросаю под ноги подбежавшим санитарам и медсестре обрывок халата и, громко ругаясь, устремляюсь к выходу. Кажется всё получилось. Сбегаю по ступенькам и, не оборачиваясь, ныряю за руль. Двигатель взревел, и автомобиль с пробуксовкой, подняв тучу пыли, рванул по дороге. Всё — конец акта. Сыграно!

Погрузка ещё не закончилась, но конец был уже близок.

— Пауль, у нас всё нормально. Какой-то вы дёрганый, если бы не ваше теперешнее положение, я бы сказал что на вас лица нет. Ха-ха! Эсэсовцы?

— Да нет, Огюст, проблемы на личном фронте, не обращайте внимания… Эти славянки воображают о себе чёрт знает что. Недочеловеки, а туда же…

— Пауль, вы что влюбились?

— Я в эту? Вы в своём уме? Кстати, у меня для вас плохие известия — мне надо кое-что забрать из здания зондеркоманды. Там где-то тонна груза, может чуть меньше, но объём точно на треть кузова трёхтонного автомобиля.

— Но как же так, у меня всё посчитано.

В этот момент интендант напомнил мне одноглазого шахматиста, у которого "все ходы были записаны". Так и хотелось сказать: "Контора пишет!"

— Тогда давайте вместе пойдём к Блюме и скажем, что не можем выполнить его просьбу.