— Нет, почему она решила, что я такая завистливая тварь? — продолжала между тем бушевать «Гурченко» в комнате для присяжных, — Товарищ Старшина, я требую, чтобы вы сказали судье, чтобы он оградил меня от оскорблений!
Зябликов поглядел на нее в задумчивости и сказал скорее сам себе:
— Действительно. Ну дом. Ну хороший дом у него. А дальше-то что?
— Дальше будет раскулачивание, — объяснила Роза.
— Имущественное расслоение, — сказал Океанолог, — Плохо, конечно. Но зависть хуже. Спасибо вам, Клавдия Ивановна, вы не уронили, так сказать.
— Отвратительно, — не удержалась Сольфеджио, — Хочется помыться. Зачем она это делает?
— Да она же сама взяточница, завистливая тварь, прокурорша наша, — сказал Кузякин. — Неужели не видно?
— А ванну-то видели? — сказала Анна Петровна. — Он бы себе еще унитаз золотой поставил. А на какие деньги он это все построил-то, а? А у меня вот денег не хватает даже сыну мобильный купить. Я даже позвонить не могу, узнать, где он.
— А хотите, я вам свой старый принесу? — вдруг сказала Ри. — Нет, правда, у меня есть, я недавно новый купила, а карточка — она недорого стоит.
— Вы что, серьезно? — спросила приемщица.
— Конечно. Я завтра принесу, только найти надо. Я домработнице его хотела отдать, но вам, я вижу, нужнее. А хотите, я вам и карточку куплю?
— Нет уж, карточку не надо, — сказала Анна Петровна, — карточку я уж сама.
В комнату присяжных заглянула секретарша Оля, крутя ключами с таким видом, как будто собиралась сейчас открыть ими клетку подсудимого.
— Ну что, пошли? — с надеждой спросил Старшина.
— Свидетель удрал, — доверительно сообщила секретарша и прыснула, — Да и судья себя неважно чувствует. Перерыв теперь до понедельника… — И она быстро убежала к себе.
Пятница, 30 июня, 14.00
— Нет, Старшина, так дело не пойдет, — сказала Хинди. — Тут у вас дурдом почище, чем у нас в клинике неврозов. У меня отпуск скоро начинается, я из-за вас от путевки в Ялту отказываться не буду.
— А правда, — сказала Роза, уже собираясь, — Товарищ Старшина. Что мы тянем-то? Этот парень просто нормально организовал бизнес, его подставили. Суду все ясно.
— А что ясно? — сказал Зябликов и рубанул рукой воздух, как шашкой. — Пока суду ясно только то, что пацан в тридцать пять лет не может ворочать такими деньгами. От трудов праведных не построишь палат каменных. Откуда он их взял, а?
— Все они друг друг-га стоят! — сказал слесарь шестого разряда. — Я бы их в-всех без всякого суда посадил лет на д-двадцать, пусть отработают, что навоворовали.
— Дурак ты, слесарь шестого разряда! — не удержалась Роза, которая от волнения стала говорить, а точнее, кричать нормально, по-русски, — Ты бы убил всех, кто в этой стране занимается бизнесом. Ну, убей тогда меня, вот она я!
— Вы, Роза, делаете людям окна, а Лудов спекулянт, — сказала Анна Петровна, — Вот ведь вас или Марининого мужа никто не трогает.
— Ну да, не трогает! — заверещала Роза, но тут в ее сумке Бахом заиграл телефон, и она, чуть отдышавшись, заговорила уже в трубку: — Алло-о? Oh! Hello, Donald!.. Sorry?.. No!.. One hundred and ninety, not less!.. What?.. Well, give him the phone… По двести, я сказала, по двести, и никаких скидок! Все, не звоните мне больше! — Она нажала отбой и тут же вернулась к разговору: — Почему спекулянт? Он телевизоры возил. Что бы ты без него смотрела, дурья башка, у себя в химчистке?
Слесарь и Анна Петровна, однако, уже собрали свои вещи и шли через зал к выходу, остальные тоже собирались, но не спеша.
— Не в этом дело, — сказал Старшина. — Телевизоры, конечно, нужны, хотя мне бы больше понравилось, если бы они были наши, советские. Но дело даже не в телевизорах, а в растаможке и фальшивых этих, как их, инвойсах.
— Да что вы глупости повторяете за прокуроршей? — сказала вдруг молчавшая до сих пор Алла. — При чем здесь вообще контрабанда? Товар приходил? Приходил. Значит, контракты не фиктивные. Они и нужны-то только для регистрации на таможне. Если поставщики вам доверяют, они сто вагонов телевизоров пришлют по телефонному звонку, вы только деньги переводите.
Зябликов посмотрел на нее в изумлении:
— Погодите, вы же вроде преподаете сольфеджио…
— Может быть, я не всю жизнь преподавала сольфеджио, — сказала Алла, — Может, я сама от безденежья челноком в Турцию ездила. Может, у меня раньше был муж-коммерсант. То есть он-то и сейчас коммерсант, только он мне больше не муж. А я опять преподаю сольфеджио. Но эти инвойсы для меня тоже не китайская грамота.
Фотолюбитель Рыбкин смотрел на нее затаив дыхание.
— Вот как, — сказал Зябликов. — Смотрите, какие вы тут все собрались. Один я, что ли, сапог кирзовый? Но он ведь признался в убийстве!
— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросила Роза.
— Ну, адвокатесса говорила, — не сразу нашелся Старшина.
— Нет, адвокатессе ты ни за что не поверишь, кто-то еще тебе говорил…
— Да мало ли кто в чем признался, — сказал Журналист. — Вы же были в Чечне, Майор, может быть, вам даже случалось видеть, как людей пытают?
— Нет, при мне не пытали, — тихо сказал Зябликов, чувствуя, как внутри его головы и помимо его воли поднимается темно-пурпурная волна. — Я, правда, видел таких людей наутро. Но я и много чего другого видел. Как нас предавали, убивали, как такие же пацаны, как этот Лудов, месили грязь и гибли на минах. А другие в это время набивали себе карманы и разъезжали на «Мерседесах». Что, не так?
— Ну и для чего они погибли? — спросил Журналист. — Не обижайся, Майор. Но, может быть, было бы лучше, если бы твои пацаны тоже торговали китайскими пуховиками, а не гибли сами и не убивали других в Чечне.
Зябликов посмотрел на перетянутый аптекарской резинкой хвостик с ненавистью.
— Слышь, ты, тварь продажная…
У него потемнело в глазах, разумом он еще понимал, где находится, но симптом был ему известен — последствие контузии, неконтролируемая ярость. Зверея и вместе с тем холодея от ужаса, Майор уже шагнул к Кузякину и занес руку, но тут между ним и Журналистом опять встала Хинди:
— Слушай, Кузякин, а тебя в школе, случайно, Кузей не называли?
Журналист, не отводя взгляда от лица Майора, с которого на глазах словно бы сходил кирпичный загар, и оно меняло цвет с бурого на желтый, медленно ответил:
— Называли. Меня и сейчас все так называют.
— Ну ладно, — сказал Старшина, роняя вниз сразу повисшие руки. — Пронесло. Но ты уж поосторожнее в следующий раз. Кузя…
Все молчали, только Петрищев что-то тихо бурчал у бумажной иконы Троицы: он-то знал, кто только что спас Журналиста.
— Ладно, уходим, — сказал Океанолог. — Нам пора уже и отдохнуть друг от друга, я думаю. Вот после выходных с новыми силами…