Давным-давно, еще в Антиохии, когда на нас напали незваные
гости, Мать с помощью Мысленного дара подняла лампу и сожгла останки вампиров,
облив их маслом. Так же она поступила со Старейшим в Египте. Что же ждет
Эвдоксию?
Акаша поступила проще.
Внезапно я увидел, как из груди Эвдоксии вырвались языки
пламени, а потом огонь побежал по ее жилам. Лицо оставалось по-прежнему
невыразительным. Глаза были пусты. Руки и ноги дергались.
Не мой Огненный дар устроил эту казнь. То было могущество
Акаши. Что же еще? Новая сила, веками дремавшая в ней, пробудилась, чтобы
рассудить нас с Эвдоксией?
Я не смел гадать. Не смел сомневаться.
Языки огня, множившиеся благодаря легковоспламеняемой
сверхъестественной крови, добрались до тяжелых расшитых одеяний – и теперь
заполыхало уже все тело.
Пламя долго не стихало, но в конце концов угасло, оставив
лишь поблескивавшую кучку золы.
Так не стало умного, образованного существа, носившего имя
Эвдоксия. Не стало блистательного, очаровательного создания, древнего и
достойного восхищения. Не стало той, что вселила в меня надежду, когда я
впервые увидел ее лицо и услышал ее голос.
Я снял верхний плащ и, опустившись на колени, словно нищая
поденщица, стер с пола храма все нечистые следы, а потом без сил забился в
угол, прижался головой к стене и, к своему величайшему удивлению, а возможно, и
к удивлению Матери и Отца, дал волю слезам.
Я оплакивал Эвдоксию, оплакивал и себя за то, что варварски
сжег тех юношей, глупых, необузданных, необразованных бессмертных, Рожденных во
Тьму, как мы сейчас говорим, лишь для того, чтобы стать пешками в нашей ссоре.
Я обнаружил в себе жестокость, вызывавшую в душе
непреодолимое отвращение.
Наконец, удовлетворенный сознанием того, что подземный склеп
неуязвим – ибо от мародеров нас отделяла груда развалин, – я отошел к
дневному сну.
Я знал, что придется сделать завтра, – и ничто не могло
изменить мое решение.
Глава 12
На следующую ночь мы встретились с Авикусом и Маэлом в
таверне. Охваченные страхом, они слушали мою повесть с широко распахнутыми
глазами.
Авикуса в отличие от Маэла услышанное известие повергло в
печаль.
– Уничтожить ее? – прошептал он. – Неужели это
было так уж необходимо?
Он не испытывал присущей мужчинам ложной гордости,
заставляющей скрывать печаль и скорбь, и разрыдался.
– Как будто сам не знаешь, – сказал Маэл. – Ее
неприязнь не знала удержу. Мариус это понял. Прекрати мучить его расспросами.
Так было нужно.
Я не мог ответить Авикусу – слишком много сомнений в
необходимости такого шага одолевали меня самого. Мой поступок был бесповоротным,
и при мысли о нем у меня сжималось сердце – ужас такого рода имеет обыкновение
поселяться в теле, а не в голове.
Я откинулся на спинку стула, наблюдая за моими спутниками и
размышляя, что значила для меня их привязанность. Мне было приятно общество обоих,
я не хотел их покидать, но именно это и намеревался сделать.
Наконец, когда они закончили свой тихий спор, я жестом
призвал их к молчанию, чтобы высказать те несколько замечаний, которые у меня
имелись по поводу смерти Эвдоксии.
– Такой расплаты потребовал мой гнев, – объяснил
я, – ибо какое другое качество, если не гнев, заставило меня так глубоко
почувствовать оскорбление, нанесенное разрушением дома? Я не жалею, что ее
больше нет. Ни в коем случае. Я уже говорил, что всего лишь предложил ее в
жертву Матери, а почему Мать захотела эту жертву принять, мне неведомо.
Давно, еще в Антиохии, я приносил жертвы к ногам
божественной четы. Я приводил в храм преступников, опоив их зельем. Но ни Мать,
ни Отец не хотели их крови.
Не знаю, почему Мать выпила кровь Эвдоксии. Быть может, дело
в том, что Эвдоксия предлагала себя сама, а я молил послать мне знак. Так или
иначе, что случилось, то случилось и в отношении Эвдоксии все кончено. Она ушла
и унесла с собой красоту и очарование.
Но послушайте внимательно, что я сейчас скажу. Я ухожу от
вас. Покидаю ненавистный мне город и забираю с собой Мать и Отца. Однако вам
настоятельно советую оставаться вместе; не сомневаюсь, что так и будет, ибо
ваша любовь друг к другу и есть источник силы, помогающей вам выжить.
– Но зачем тебе уходить? – воскликнул Авикус. На его
выразительном лице отражалась буря эмоций. – Как ты можешь? Мы же были
счастливы втроем, мы охотились вместе и нашли столько злодеев! Почему ты
уходишь?
– Я должен остаться один, – ответил я. – Так
всегда было и будет.
– Мариус, это безрассудство, – вставил Маэл. – Ты
снова заползешь в гробницу божественной четы и проспишь, пока не ослабеешь
настолько, что не сможешь самостоятельно встать.
– Возможно. Но если такое случится, – сказал я, –
вы можете не сомневаться, что Те, Кого Следует Оберегать, в безопасности.
– Ничего не понимаю!
Авикус снова дал волю слезам. Теперь он оплакивал не только
Эвдоксию, но и меня.
Я не стал его останавливать. В тускло освещенной таверне
было слишком много посетителей, чтобы кто-то обратил внимание на человека –
скорее всего, пьяного, – прикрывшего белой рукой лицо и ронявшего слезы в
чашу с вином.
На лице Маэла застыла маска горя.
– Я должен уйти, – пытался объясниться я. – Вам же
следует понять, что самое главное – сохранить тайну Матери и Отца. Пока я с
вами, их безопасность под угрозой. Всякое существо, даже такое слабое, как рабы
Эвдоксии Асфар или Рашид, может проникнуть в ваши мысли.
– А с чего ты взял, что они прочли наши мысли? –
запротестовал Маэл.
Сердце мое разрывалось от боли, но я остался непоколебим.
– Если я буду один, – объяснил я, – то больше
никто не узнает, где сокрыты Священные Прародители. – Я замолчал, чувствуя
себя совершенно несчастным, мечтая поскорее покончить с этим разговором и
безмерно презирая собственную слабость.
Я снова спросил себя, почему бежал от Пандоры, и внезапно
подумал, что по той же самой причине навлек гибель и на Эвдоксию – связь между
этими женщинами в моей душе была много крепче, чем я осмеливался признать.
Но нет, неправда. Точнее, я не мог утверждать это наверняка.
Я понимал только, что одновременно и слаб и силен, что я мог бы полюбить
Эвдоксию – возможно, так же сильно, как и Пандору, – если бы время
предоставило мне такую возможность.