– Ты уверен? – спросил он Авикуса.
– Да, – ответил тот. – С годами сила моего
Мысленного дара росла. Увидев, как Мариус пользуется своими способностями, я
решил проверить, каковы они у меня. И знаешь, я с легкостью читаю думы Мариуса,
даже если мне этого вовсе не хочется. А в ту ночь, когда Мариус пришел к нам на
помощь, когда он сидел рядом с тобой и наблюдал за тем, как ты пьешь мою кровь
и раны твои затягиваются, он размышлял о разных загадках и тайнах. А я читал
его мысли.
Слова Авикуса опечалили меня. Я молча скользнул взглядом по
цветущему саду за окном, прислушался к журчанию фонтана, а потом откинулся на
спинку кресла и уставился на свитки, куда записывал историю своей жизни. Они в
беспорядке валялись на столе, так что прочесть их мог кто угодно. «Но ты же
шифровал записи, – подумал я. И сам себе ответил: – Бессмертным не нужно
быть семи пядей во лбу, чтобы подобрать ключ к любому шифру. А в общем-то,
какая разница?»
Мне отчаянно захотелось еще раз попытаться найти общий язык
с Маэлом, воззвать к его разуму. Я вновь сказал себе, что гнев – это слабость,
а потому подавил в душе злость и презрение и уже гораздо спокойнее заговорил:
– Ты прав. Я действительно обнаружил в Египте кое-что
необычное. Но, поверь, это не имеет к тебе никакого отношения. Если такая
царица, Мать, как ты ее называешь, и существует – заметь, я не утверждаю, что
это действительно так! – представь себе, что она превратилась в
неподвижное изваяние и не может ничего предложить своим детям, что с тех пор,
как она стала родоначальницей племени пьющих кровь, минули тысячелетия и что
все тайны в буквальном смысле слова погребены под толщей времен и давным-давно
утратили свое значение.
Я сказал много больше, чем намеревался, и посмотрел на обоих
в надежде, что они поймут и примут мои объяснения.
Маэл смотрел на меня в простодушном изумлении. Но лицо
Авикуса выражало нечто совсем другое.
Создавалось впечатление, будто он хочет о чем-то рассказать.
Его глаза говорили о многом, но мысли оставались глубоко сокрытыми. Наконец он
произнес:
– Много веков тому назад, прежде чем я отправился в
Британию, чтобы занять место Бога Рощи, меня приводили к ней. Помнишь, я
рассказывал?
– Да.
– Я ее видел! – Авикус помолчал. Видно было, что ему
нелегко вспоминать о давно прошедших событиях. – Меня подвергли
унизительной процедуре: заставили встать на колени и смиренно принести клятву.
До сих пор помню, как я ненавидел всех, кто меня окружал в те минуты. А она...
Я был уверен, что передо мной статуя. Но теперь мне понятны их странные речи.
После того как мне была дарована Могущественная Кровь, я покорился и,
склонившись перед Матерью, поцеловал ее ноги.
– А почему ты мне об этом не рассказывал? – возмутился
Маэл.
Он выглядел не столько взбешенным, сколько расстроенным и
задетым.
– Рассказывал. Однако не все, – ответил Авикус. –
А сейчас и сам впервые увидел всю картину целиком. Пойми же, я влачил жалкое,
низменное существование! – Он взглянул на меня, потом на Маэла, и голос
его зазвучал мягче, ровнее. – Маэл, как ты не понимаешь? Мариус же
объяснил: путь в прошлое – дорога страданий и боли!
– Но кто она такая и откуда взялась? – спросил Маэл.
И в тот роковой миг я решился, хотя отнюдь не был уверен,
что поступаю правильно. Но гнев взял-таки свое.
– Она первой стала такой, как мы, – с тихой яростью
произнес я. – Согласно древней легенде, она и ее супруг, царь, – наши
Священные Прародители. Только и всего.
– И ты их видел, – отозвался Маэл, как будто ничто на
свете не заставило бы его прервать настойчивый допрос.
– Они существуют на самом деле. Они в безопасности. Давай
лучше выслушаем Авикуса. Что говорили тогда ему?
Авикус отчаянно пытался воскресить в памяти все детали и так
глубоко ушел мыслями в прошлое, что, казалось, действительно вернулся в ту
эпоху.
– Оба они хранят в себе семя, породившее наш род, –
наконец заговорил он все тем же учтивым тоном. – Поэтому их нельзя
уничтожить, ибо мы погибнем вместе с ними. Понятно? – Он посмотрел на
Маэла. – Теперь мне известен источник Великого Огня! Кто-то, желая
погубить всех нам подобных, пытался сжечь Священных Прародителей или просто
оставил их под палящими лучами солнца.
Я был воистину сражен: Авикус разгадал одну из самых
сокровенных тайн. Интересно, разгадает ли он вторую?
Повисло гнетущее молчание.
Подогреваемый воспоминаниями, Авикус поднялся с кресла и
принялся ходить взад и вперед по комнате. Потом остановился передо мной.
– Хотел бы я знать, сколько времени провели они в
огне? – спросил он. – Или хватило одного дня в песках, в пустыне? При
мне их кожа была мраморно-белой. «Вот наша Великая Мать», – сказали мне. Я
коснулся губами ее ног, а жрец поставил ступню мне на шею. К тому моменту,
когда нас настиг Великий Огонь, я прожил в дубе так долго, что уже ничего не
помнил. Я намеренно выбросил из головы все воспоминания и утратил чувство
времени. Я оживал лишь в дни ежемесячных жертвоприношений и праздника Самайн,
отмечавшегося раз в году, а все остальное время, как было велено, голодал и
пребывал в полудреме. Когда приходило время Самайна, я вершил суд над своими
подданными. Заглядывая в сердце обвиненного в том или ином преступлении, я приговаривал
его к наказанию или объявлял безвинным.
Но теперь я вспомнил, что видел их – обоих, Мать и Отца.
Перед тем как поцеловать ее ноги – холодные как лед. О, это было ужасно. Я
сделал это против воли, исполненный гнева и страха. Но страх мой был страхом
смелого человека.
Услышав последние слова, я содрогнулся, ибо хорошо понимал,
о чем он говорит. Что чувствует храбрый генерал, когда понимает, что перевес на
стороне врага, сражение проиграно и остается только смерть?
Маэл смотрел на Авикуса, и в глазах его застыли печаль и
сочувствие.
Но Авикус еще не закончил. Он вновь мерил шагами библиотеку,
склонив голову под грузом воспоминаний, и было ясно, что глаза его не видят
перед собой ничего, кроме страшных картин давнего прошлого. Густые черные
волосы упали на лицо.
– Солнце или Великий Огонь? – повторил он
вопрос. – Их хотели сжечь? Неужели кто-то решил, что это возможно? Да нет,
все просто. Мог бы и раньше вспомнить. Но память отказывается служить нам и
спешит прочь. Память знает, что она нежелательный спутник.
Память превращает людей в глупцов. Послушайте смертных
стариков, у которых не осталось ничего, кроме детских воспоминаний. Они
принимают всех окружающих за давно умерших друзей, а их болтовня никому не
интересна. Мне частенько доводилось становиться свидетелем долгих бесед этих
несчастных с призраками прошлого.