Созвездие Льва, или Тайна старинного канделябра - читать онлайн книгу. Автор: Диана Кирсанова cтр.№ 43

У них были разные черты лица, разный цвет глаз, волос – и все же что-то неуловимо общее проступало сквозь облик обеих женщин. Все та же робкая беззащитность, неуверенность, глубоко запрятанное в уголках глаз желание, чтобы тебя защитили, и в то же время – способность на жертву, поступок ради любимого человека, готовность пойти ради него на все…

Толя понял, что Блюхер-старший, тогда, возле кинотеатра «Ударник», увидев Соню в первый раз, с проницательностью опытного мужчины и интуицией жесткого человека сразу же узнал в ней живое повторение любимой жены – отец действительно очень любил ее… И эта девочка одним своим присутствием вдруг вернула ему молодость, свет, жизнь – было очень нелегко это понять, и все-таки Толя понял… Понял, хотя и не простил. Но, во второй раз ощутив в себе пробуждение любви, а вместе с ней – и сильного мужского начала, отец не нашел в себе сил пощадить их, своего сына и Соню. Он просто воспользовался своим правом повелевать и приказывать, совсем так, как если бы они с Соней были простыми служащими в его министерстве.

По вечерам, после чая, к которому почти не притрагивались ни сын, ни жена, Яков Лукич целовал Соне руку и говорил – так просто, словно речь шла о самых обыкновенных, семейных вещах: «А теперь пойдем спать, дорогая», – и уходил в «их» комнату, намеренно не закрывая за собою дверь. Соня вскидывала на юношу глаза раненой газели, и будто ток пробегал по ней, крупной дрожью ударяя в руки и губы! Как тяжело, с какой низко опущенной головой она поднималась с места! Супружеская спальня была для нее эшафотом, на котором приходилось умирать каждую ночь!

* * *

Однажды Толя, сидя напротив Сони за обедом (Яков Лукич неторопливым и размеренным голосом рассказывал о каком-то тракторном заводе, который удалось запустить раньше срока где-то на Урале), поймал на себе умоляющий, жалкий Сонин взгляд. Прикрыв рукой с зажатой в ней салфеткой левую сторону лица, как будто для того, чтобы поправить соскользнувший из-за ушка локон, Соня на мгновение загородилась от мужа и послала Толе какой-то отчаянный, намекающий взор.

Вздрогнув, он проследил за ее взглядом. Соня указала на старинную шкатулку, своего рода семейную реликвию, что стояла на самой видной полке стенки-горки, и вновь опустила глаза. Посторонний человек ничего не заметил бы. Но Толя, чьи чувства были обострены, ни на минуту не усомнился в том, что правильно понял то, что подсказывал ему этот умоляющий взгляд.

Обед закончился, отец встал из-за стола, с неуклюжей галантностью наклонившись над Соней и предлагая ей подняться следом. Они вышли из комнаты. Уловив момент, когда домработница, с трудом удерживая груженный посудой поднос, тоже скроется на кухне, Толя бросился к шкатулке и нашел в ней то, что искал…

У себя в комнате, вцепившись руками в волосы, он читал и перечитывал закапанное слезами письмо, написанное на обеих сторонах обыкновенного школьного листочка в линейку.

Это было длинное, путаное письмо, содержание которого невозможно ни пересказать своими словами, ни расчленить на смысловые части или блоки. Толя запомнил его наизусть, так часто перечитывал он эти неуверенные строки, и… и плакал над ними. Он написал ей ответ, постарался утешить, как мог, заверил, что всегда, что бы ни случилось, будет с нею. И снова получил письмо, до краев наполненное болью и отчаяньем. Так завязалась их переписка. И эти письма надолго стали их общей отдушиной…

У них был один воздух и одна жизнь на двоих. Такая ранняя, но уже настоящая любовь, о которой так многие мечтают, но которая далеко не каждому дается в руки! Можно было заметить, что они вовсе не были очень похожими людьми с одними и теми же интересами. Но у них было одно самое главное – нужда в друг друге, и мечты, и надежды, и одинаковое отношение к этому миру. Вполне может быть, что сначала они и сами не подозревали, насколько тесно они связаны и насколько их чувства сильны, бесконечны и бессмертны.

* * *

Но все кончилось так же внезапно, как и началось. Сами ли они выдали себя, или Яков Лукич что-то понял натренированным на заговор чутьем номенклатурного работника, но только тайна их переписки была очень скоро раскрыта.

В сырой день ранней весны, ровно через три года после памятной встречи возле кинотеатра «Ударник», Толя вернулся домой из университета. И совсем как тогда, отец твердым шагом вышел в коридор, едва лишь Толя щелкнул замком входной двери. Совсем как тогда, остановился в проеме гостиной, уставился на сына жесткими стальными глазами.

Но только теперь он не приглашал его к разговору. Отрезал резко и сразу:

– Уходи. Я даю тебе сорок пять минут на то, чтобы собрать свои вещи. И сто пятьдесят рублей на первое время. Молодому здоровому парню с известной фамилией этого вполне хватит. Через сорок пять минут ты уйдешь от нас навсегда. Я подчеркиваю – навсегда.

Толя не стал задавать вопросов, молча прошел в свою (уже не свою!) комнату. На то, чтобы уложить в чемодан связку книг и две рубашки, понадобилось гораздо меньше времени, чем отпущенные ему отцом сорок пять минут. Бледный и спокойный, он обернулся к Якову Лукичу, который, словно средневековый страж, стоял у него за спиной.

– Я хочу попрощаться с ней.

– Нет. Ты никогда ее больше не увидишь.

Оттолкнув отца, Толя бросился в «их» комнату. Она была пуста, только расческа с легким облачком Сониных волос одиноко лежала на подзеркальнике, и оброненный поясок ее халата обвился вокруг ножки туалетного столика… Задыхаясь от гнева, юноша схватил отца за грудки:

– Где она?! Что ты с ней сделал?! Ты убил ее!

– Не строй из себя благородного рыцаря, сын, – для этого у тебя слишком бабья натура. И успокойся – она жива и здорова. Она просто уехала отдыхать. В закрытый санаторий. И я имею полное право требовать, чтобы ты больше никогда не видел мою, слышишь, мою – жену! И поэтому говорю тебе – уходи. Если не хочешь, чтобы она начала страдать по-настоящему.

И он ушел. Ушел с твердым намерением никогда не возвращаться в этот проклятый дом. Как в пошлом киноромане, с одним чемоданчиком в руках дошел до вокзала и взял билет до первого же попавшегося города – «как можно дальше», сказал Толя кассирше, и этим «дальше» оказался Владивосток… У него не было диплома, не было имени, не было связей – ничего не было, кроме желания убежать как можно дальше от себя самого и от всех, кого оставил «там».

Во Владивостоке Толя сошел с поезда и долго шел куда глаза глядят, прежде чем не уперся буквально лбом в растрескавшийся фанерный щит с объявлениями. «Требуется… Требуется… Требуется…» – читал он, и смысл этих призывов долго не доходил до его сознания. На этот щит с трепыхавшимися на ветру серыми листками он смотрел, наверное, целую вечность. А потом закрыл глаза и ткнул пальцем наугад. И странно, но, как оказалось после, – совсем неплохо попал: Натаниэль (именно с этого момента Толя стал звать себя настоящим, таким, какое было записано в его паспорте, именем) Блюхер, сын замминистра, устроился младшим матросом на сухогругруз «Алексей Шефнер» и семь лет «бороздил океан», как выразилась романтичная Майя Федоровна Строганова.