– Он… он… теперь я понимаю, почему вы так поступили.
Когда вы увидели меня рядом с ним, вы… у вас возникли сомнения, то есть я хочу
сказать… – Она отвернулась и начала дышать медленно и глубоко, как при приступе
астмы. – Я ничего не знала, – вдруг произнесла она, и это прозвучало
так жалко, с такой детской обидой, что я испугалась: она, чего доброго, сейчас
расплачется.
– Да ладно, – вздохнула я. – С кем не бывает.
– Вы не понимаете, Юля, вы ничего не понимаете, –
пробормотала она, но от слез удержалась, что меня немного успокоило.
– Почему не понимаю? Вы влюбились в мужчину, который
оказался мерзавцем. Такое сплошь и рядом. В вашем случае все много лучше,
похоже, он вас любит, так что, наплевав на кое-какие его малоприятные качества,
вы…
– Наверное, я заслужила ваши насмешки, – кивнула
она.
– Не обижайтесь, я серьезно. Вспомните известную фразу:
любовь все преодолевает.
– У нас не может быть с ним ничего общего.
«Поздновато опомнилась, – мысленно усмехнулась
я. – Такие, как Долгих, ни за что не отдадут то, что считают своим, а
тебя, похоже, он уже считает своей собственностью. Хотя известное имя, может, и
удержит его от решительных действий. В любом случае дамочке лучше покинуть
город уже сегодня».
– Это ваше дело, – пожала я плечами, посмотрела на
нее и добавила: – Вы твердо решили? – Если честно, все это было мне
неинтересно. Ни ее страдания, ни разговор, который я вынуждена была вести с
ней, мне хотелось поскорее оказаться у Виссариона и выбросить ее из головы. Но
повернуться и уйти было бы невежливо, да и сомневалась я, что она позволит мне
уйти, а если и удастся мне это сделать, где гарантия, что не будет еще встречи,
потом еще!.. Эти мысли вынудили меня сказать: – Вам лучше уехать отсюда.
– Я не могу. У меня мать в больнице. Да и не в этом
дело. – Она махнула рукой. Я ждала, что она скажет дальше, но она вроде бы
забыла, что я стою рядом, смотрела куда-то вдаль и хмурилась. Я прикидывала,
что разумнее: задать ей вопрос или уйти, пока она занята своими мыслями, но так
и не решила, потому что она заговорила: – В этом городе нет человека,
способного противостоять ему. Ведь так? – Она вновь уставилась в мои глаза,
а я подумала: «Уж не спятила ли она? А что, говорят, такое бывает, сильнейшее
потрясение, то да се…» Нет, сумасшедшей она, конечно, не была, сейчас выглядела
спокойной и решительной, от недавней нервозности и следа не осталось.
– Так вы хотите попробовать? – с насмешливым
удивлением спросила я.
– Хочу, – отрезала она и в тот момент меньше всего
походила на влюбленную бабу, которую провел какой-то подлец.
– Что ж, – пожала я плечами. – Дело ваше.
Правда, опасное, если вы рассчитываете на его любовь, то, скорее всего, зря. Он
жену убил, говорят, они были счастливой парой до той поры, пока она имела
неосторожность влезть в его дела.
– Я всегда помню об осторожности, – кивнула
она. – Я хотела поговорить с вами о другом. Того, что я узнала, хватило,
чтобы понять, с кем я имею дело, но этого недостаточно, чтобы изменить
ситуацию. Даже для статьи нужны доказательства. Вы понимаете? Иначе в ней будут
лишь голословные обвинения, от которых он попросту отмахнется. – Она опять
взглянула на меня, а я почувствовала, как по спине прошел холодок. Не оттого,
что вновь заподозрила ее в коварстве, нет, я была далека от этого, я верила ей,
по крайней мере, верила, что в ту минуту она была искренна. Это был холодок
близкой опасности, предчувствия, если угодно, но оно не испугало меня, скорее,
наоборот. А еще меня поразил ее взгляд. Я опять пожала плечами.
– Если вы хотите знать, есть ли у меня какие-нибудь
доказательства, я вам отвечу – нет. Да и откуда им взяться? Никто в этом городе
вам не поможет. Никто. А если и найдутся такие идиоты, то очень скоро лишатся
головы. Ментам не верьте. Вообще никому не верьте.
– А вам? – спросила она требовательно.
Я усмехнулась:
– Я не стану рисковать понапрасну.
– Что ж. – Она чуть помедлила. – Не думайте,
что я удивлена. – Она резко повернулась и пошла прочь.
А я отправилась к Виссариону.
Я была уверена, что поступила правильно, и все же… Елена не
шла у меня из головы, я вновь и вновь возвращалась к нашему разговору, и чем
больше убеждала себя в своей правоте, тем больше сомневалась.
Ник по-прежнему не появлялся, и я позвонила ему сама. К тому
времени мое беспокойство за Елену достигло критической точки, и пребывать в
неведении я больше не могла. С Ником мы встретились в кафе, я пришла раньше и
наблюдала в окно за прохожими. Он вошел, сбросил куртку и поцеловал меня в лоб.
– Ну, что, радость моя, скучаешь?
– Ага. То ты глаза мозолишь с утра до вечера, то вдруг
исчезаешь неизвестно куда.
– Работа, солнышко. Папа трудится не покладая рук, пока
ты бьешь баклуши.
– Ты сам сказал, чтоб я не лезла.
– Правильно сказал. Какой от тебя толк?
– Как продвигается твое расследование?
– Твое? – передразнил он. – Я думал, это наше
общее дело.
– Ладно, можешь не отвечать, судя по твоему настроению,
дела оставляют желать лучшего.
– Ты исключительно проницательна, – хмыкнул он,
подозвал официанта, заказал себе коньяк и кофе и вдруг посмотрел исподлобья тем
особым взглядом, который я ненавидела и боялась. Узкие губы дрогнули в
презрительной усмешке, а глаза точно говорили: «Я тебя насквозь вижу». В такие
минуты я не сомневалась, что все так и есть, и признавала за Ником эту
особенность: читать чужие мысли. От его взгляда было не уйти, не спрятаться, я
спокойно выдержала его, отлично зная, что этим Ника не обманешь. Он опять
усмехнулся, будто подтверждая мою мысль, а я вздохнула. – В чем дело,
счастье мое? – спросил он.
– Настроение ни к черту. Сына не видела больше месяца.
– Да? Вроде бы Рахманов у тебя частый гость. Тачка
новая – его подарок? Или появился еще кто-то?
– Его. Это отступные за то, чтобы я не приставала к нему
с ребенком. Он не хочет, чтобы мальчик ко мне привязался, говорит, так лучше
для сына.
– Разумно, между прочим. Кстати, Рахманова пару раз
видели в компании с этой журналисткой, как ее… черт… – Я замерла, совершенно
невероятно, чтобы он забыл имя Кузьминской, у Ника отменная память, и то, что
он сейчас валяет дурака и морщит лоб… – Не помнишь ее фамилию? – спросил
он.
– Нет. Зовут Елена, это точно.