— Мне тоже. Галлюцинация.
— Надо найти Аполлинарию… — Барков поднялся на ноги, его тут же качнуло, но он удержался. — Времени мало…
Я тоже поднялся. Стоять было тяжело. Голова кружилась, глаза бродили по сторонам. Барков ощупывал себя, переломы, видимо, искал.
— Где бластер? — спросил он.
Бластер валялся метрах в двух. Хорошо, что не попался под руку во время «выяснения отношений», а то раскрошенными зубами дело не ограничилось бы.
— Первый раз, — сказал я.
— Что первый раз?
— Первая драка в моей жизни.
— Ну и как?
— Плохо, — ответил я. — Не понравилось.
Барков покивал.
— Мне тоже в первый раз не понравилось. Потом привык…
Ну да, подумал я. У них там на «Блэйке» и не к тому еще привыкнешь.
— Хорошее местечко, — усмехнулся Барков, бросив взгляд по сторонам. — Отличное местечко…
— Да, — пробормотал я. — А ведь все, что ты рассказывал про этот корабль, правда. Не зря его сюда загнали… Зря мы только в него полезли…
— Ничего, выберемся, — в голосе Баркова, кажется, звучала уверенность. — Главное, не паниковать. Самое главное!
Барков выплюнул зуб, наступил на него, раскрошил подошвой. Затем подошел к оружию, наклонился, подобрал, закинул на плечо.
— Туда, — махнул рукой Барков, — нам туда…
Костыли бы мне, подумал я. И пошагал вслед за Барковым.
Мне казалось, что мы прошли весь коридор, но конца видно не было, ни в одну, ни в другую сторону.
Бесконечный коридор. Мы застряли в бесконечном коридоре.
— Очень похоже на ленту Мебиуса, — сказал я. — Пространство, замкнутое на себя. Или есть еще такие бутылки, в которых дна нет…
— При чем тут лента? — возразил Барков. — Просто тут зло.
— Зло?
— Зло. Или ты не знаешь, что такое зло?
— Почему не знаю, знаю… Зло — это…
Вдруг я подумал, что действительно совсем не знаю, что такое зло. Я с ним раньше не встречался. Самым страшнейшим злом, которое я знал, была плохая погода. Но с плохой погодой было легко разобраться. Ее можно было разогнать. Еще проще было взять и отправиться куда-нибудь. На Кубу или на солнечный Барбадос. Как разобраться с плохой планетой, я не знал.
А Барков, видимо, в зле неплохо разбирался. И я, наверное, буду в нем неплохо разбираться. Если выберусь отсюда.
— Зло — это когда ничего уже нельзя исправить, — попытался я сформулировать.
— Как ты сказал?
— Зло — это когда ничего уже нельзя исправить, — повторил я. — Только что придумал. Знаешь, а ведь действительно, у нас такому совсем не учат. А ведь надо учить…
Барков схватил меня за руку, указал пальцем.
Посреди коридора кто-то стоял. Что-то стояло. Темнело.
— Это она, — прошептал Барков. — Линка…
Я пригляделся и обнаружил, что на самом деле Груша. Мне показалось, что она подвешена к потолку. На ниточках. Или на крючках. Потом пригляделся и понял: просто Груша стояла в такой вывернутой позе, что даже было трудно поверить.
С правой руки Груши капала кровь.
Барков снова указал пальцем. И я увидел, как капающая кровь впитывается в палубу. В сталь.
— Надо ее снять, — сказал Барков. — Сейчас же…
Мы кинулись к Груше, подхватили под руки и сдернули с невидимых крючков. Груша вцепилась в нас так сильно, что я почувствовал, как ее ногти впились мне в кожу.
— Красный человек… — произнесла Груша. — Красный человек, красный человек…
Она стояла и все повторяла, повторяла: «Красный человек, красный человек, красный человек…» — так что я даже стал оглядываться в поисках того человека. Она никак не могла в себя прийти, и Барков стукнул ее по голове. Груша растеклась по стене.
— Так лучше, — сказал он.
Смешно, но Грушины косички были твердые, они стояли торчком.
— Что с ней? — спросил я.
— Шок, — ответил Барков. — Видимо, она наткнулась на что-то… Страшное. Она одеревенела от ужаса.
— Что нам с ней делать?
— Отойдет, — успокоил меня Барков. — Она отходчивая, я заметил… Надо вынести ее на воздух…
Барков замолчал, будто к чему-то прислушиваясь.
— Где он тут, воздух? — помотал головой я. — Знаешь, коридор был ведь совершенно прямым, а мы заблудились.
— Знаю. И все гораздо хуже.
— Что ты имеешь в виду?
— Скоро ночь, — ответил Барков. — Ночью тут будет… будет плохо… совсем…
— Может, назад в рубку вернемся? Там лучше.
— Мы уже не вернемся. Надо только вперед…
— А-а-а!!! — завопила вдруг Груша.
Мы не могли ее удержать. Груша билась в припадке, хотя я висел на одной ее руке, Барков на другой. Барков снова пытался ее вырубить, однако у него не получилось — Груша дрыгалась слишком мощно. В конце концов она отшвырнула меня, и я брякнулся о стену. И тут же Барков, изловчившись, все-таки стукнул Грушу по голове. Та отключилась.
— Черт! — снова выругался Барков. Ударил разбитым кулаком в стену, поморщился.
— Что такое «черт»? — спросил я, поднимаясь на ноги. Мне давно хотелось узнать. Интересное слово.
— Черт? Не знаю. Старое слово. Что-то нехорошее. Сделаем так…
Прямо по курсу послышалось идиотское игогоканье, затем поскуливание, какой-то грохот — и показался Колючка.
По коридору шагал Колючка. Вернее, не шагал, а перемещался. Он был перемазан той самой коричневой дрянью, в которую влетел при входе я.
— Колючка… — удивленно прошептал я.
Он прилипал правой лапой, дергал ее, утрачивал равновесие, влипал в палубу другой лапой, падал на бок и прилипал передними лапами, стремился оторваться, прилипал спиной, топорщил иглы и вскакивал. Дальше все начиналось по кругу.
Перемещение его было настолько смешным, что если бы существовал конкурс «Дурацкая походка», то Колючка занял бы на нем все призовые места.
Тем не менее каким-то непостижимым образом Колючке перемещаться удавалось. Мы с Барковым, раскрыв рты, глядели на это чудо. Потом случилось и вовсе невообразимое — Колючка ухитрился оторваться сразу всеми четырьмя лапами, подскочил вверх, но приземлился не очень удачно, на морду. И прилип ушами.
Дернулся. Уши затрещали.
Колючка запищал и попробовал освободиться, отталкиваясь передними конечностями. Не получилось — лапы проскользнули. Колючка пошел вправо. Он пищал и катался по кругу, центр которого приходился на уши. Когда уши скручивались до предела разрыва, Колючка начинал разворачиваться в другую сторону, не забывая косить глаза, взвизгивать и корчить зверские рожи.