– Да, нуждается, но не в твоей. – Я попытался возразить, но Алекс прервала меня. – Позволь мне прояснить одну вещь. Джин расстроена, потому что увидела твою фотографию в газете, ты – тупое дерьмо. Там черными буквами написано, что ты причастен к убийству ее отца. Теперь понятно, почему она расстроена?
Тогда до меня дошло. Я понял. Статья снимала обвинение с Джин. Она убила отца, а на ее брата возлагалась вина за это. Неудивительно, что ее раздирало на части. Такое могло случиться с ней – в тот день она говорила с детективом Миллз, – но реальность оказалось иной, и это ее разрывало. Открытие поразило меня. Я был вне себя и знал, что сейчас мог причинить ей больше вреда, чем помочь. Бедная Джин. Что еще она должна вынести?
– Если с ней что-нибудь случится, Алекс, ты за это ответишь.
– Теперь я вешаю трубку. Не приезжай сюда.
– Передай ей, что я ее люблю, – сказал я, но Алекс уже исчезла. Я опустил трубку телефона и продолжал сидеть за столом в дальнем углу кухни, уставившись в стену, а затем опустил голову на руки, как в колыбель. Казалось» рушится все, и я думал о том, какую еще печаль может принести этот нескончаемый день.
Когда я поднял взгляд, то увидел бутылку бурбона. Я дотянулся до нее и стал пить прямо из горлышка. Горячий ликер пьянил, и я пил слишком много, до отупения. Закрыв глаза от обжигающего ощущения, утирая что-то похожее на слезы, я услышал едва доносившийся тихий стук по стеклу в двери гаража. Я посмотрел испуганно и увидел лицо доктора Стоукса. Я пристально вглядывался в него, и он открыл дверь. Стоукс был в льняном пиджаке в полоску, белой рубашке и джинсах. Его белые волосы были аккуратно причесаны.
– Я не буду спрашивать, вовремя ли я пришел, – заявил он. – Не возражаешь, если я войду?
У него было доброжелательное лицо, морщинистое, теплое и искреннее, и я кивнул. Он вошел, осторожно ступая и проходя через узкое пространство, дверь тихо закрылась за ним. Он прижался спиной к ней, заложив руки за ремень и медленно оглядывая кухню, но это было короткое путешествие. Немного больше времени он потратил на меня.
– Где вы держите стаканы? – спросил он. Доктор был величествен и изящен. Я указал на шкаф, сомневаясь в способности собственного голоса. Стоукс прошел дальше в кухню и остановился рядом с мной. Я думал, что он протянет мне руку или похлопает по спине. Вместо этого он дотянулся до газеты, свернул ее и проследовал дальше. Он переступил через осколки разбитого стакана и наполнил два новых стакана, положив лед. – У тебя нет случайно имбирного эля? – поинтересовался он.
– Под стойкой бара, – ответил я, поднимаясь.
– Сиди, Ворк. Ты наклюкался. – Он возвратился к столу. – Тебе нравится имбирный эль с бурбоном?
– Конечно. Да. – Я остался стоять. Все было настолько прозаичным, что не воспринималось как реальность.
Он снова стал рассматривал меня, когда закончил приготовление напитков.
– Собираешься сжечь свои внутренности, пьешь прямо из бутылки? – Он вручил мне стакан. – Почему бы нам не пойти в кабинет?
Мы прошли через холл в кабинет – маленькую комнату, отделанную темным деревом, с зелеными стенами и кожаными креслами-близнецами с двух сторон холодного камина. Я зажег несколько ламп, чтобы место не казалось таким мрачным. Доктор Стоукс сидел напротив меня и потягивал бурбон.
– Я бы не пришел, будь Барбара здесь, – проронил он и поднял одну ладонь вверх. – Но…
– Она ушла, – сказал я.
– Как оказалось.
Несколько секунд мы пили в тишине.
– Как поживает ваша жена, Стоукс? – спросил я, зная, насколько абсурдно звучит мой вопрос.
– Прекрасно, – ответил он. – Она играет в бридж.
Я посмотрел в глубь холодной коричневой жидкости, которой был наполнен мой стакан.
– Она была дома, когда полиция прибыла сюда?
– О да. Она все это видела. Трудно пропустить, действительно. Их было так много, и пребывали они здесь столь долго. – Он сделал глоток. – Я видел тебя в твоем грузовике, внизу у озера. Сердцем я был с тобой, мальчик. Я неловко себя чувствую, оттого что не спустился, но в то момент этого нельзя было делать.
Я улыбнулся старому джентльмену и его сдержанному высказыванию.
– Из меня была бы плохая компания, да.
– Мне жаль, что такое случается, Ворк. Ради чего все это? Я не верю, что ты это сделал, ни одной секунды. И я хочу, чтобы ты знал: если мы можем чем-нибудь помочь, ты должен только сказать нам об этом.
– Спасибо, сэр.
– Мы твои друзья. Мы всегда будем твоими друзьями. Я кивнул в знак благодарности за эти слова, и мы смолкли на мгновение.
– Ты когда-либо встречался с моим сыном Уильямом? – спросил доктор Стоукс неожиданно.
– Он кардиолог в Шарлотт. Я встречал его. Но вот уже лет пять мы не виделись.
Доктор Стоукс глянул на меня, а затем в свой стакан.
– Я люблю своего мальчика, Ворк, больше жизни. Он моя гордость и радость.
– О'кей.
– Потерпи меня сейчас. У меня еще не наступило старческое слабоумие. История движется, и в этом есть послание – О'кей, – повторил я, озадаченный.
– Когда мы с Мэрион впервые приехали в Солсбери, я сразу же открыл офис в Джонс Хопкинсе. Во многих отношениях я был полным идиотом, но в то время не догадывался об этом. Я любил медицину. Я любил все, что ее касалось. И я был нетерпелив, ты понимаешь, стремясь создавать клиентуру. Мэрион мечтала о том, чтобы у нас была семья. Она терпела мое постоянное пребывание в офисе, но она так же стремилась к семье, как я к своей карьере, и у нас появился сын.
– Уильям, – заявил я во внезапной тишине.
– Нет, – не сразу отреагировал доктор Стоукс. – Не Уильям. – Он сделал еще глоток, осушив стакан полностью, до самого тающего льда. – Майкл родился в пятницу, в четыре утра. – Он смотрел на меня. – Ты никогда не знал Майкла. Он родился задолго до твоего рождения. Мы любили этого мальчика. Он был прекрасным ребенком. – Стоукс засмеялся ожесточенным смехом. – Разумеется, я видел Майкла только урывками. Общий обед несколько раз в неделю. Иногда сказка перед сном, В субботу в полдень прогулки там, в парке. – Он махнул головой в сторону парка, который мы так хорошо знали. Я Я работал очень много, не замечая времени. Я любил его, ты понимаешь, но я был занят. У меня была процветающая хирургическая практика. Обязанности.
– Я понимаю это, – сказал я, но он, кажется, не слышал меня. Он продолжал, не останавливаясь.
– Мэрион, разумеется, хотела еще детей, но я сказал «нет». Я все еще выплачивал долг за медицинскую школу, и времени у меня доставало только для одного ребенка, который уже был. Я был просто слишком занят. Мне трудно об этом говорить, но так было. Мэрион это не понравилось, представь себе, но она согласилась.
Я следил за движением теней на лице доктора Стоукса, за тем, как он вертел стакан в своих сморщенных тяжелых пальцах, наблюдая движение жидкости в кубиках льда. – Майклу было три с половиной года, когда он умер. За семь месяцев его убил рак. – Он посмотрел на меня, и я увидел, что его глаза были сухими. Это не избавляло от боли. – Тебе не нужны подробности, Ворк. Достаточно сказать, что нам было так плохо, что трудно даже представить. Никому не пожелаешь пережить такого. – Он покачал головой и сделал паузу. Когда он заговорил, его голос звучал слабо. – Но если бы Майкл не умер, у нас никогда не появился бы Уильям. Об этом тоже трудно говорить, но очень долго мне казалось, будто это была сделка. Теперь Майкл остался в памяти неисполненным обещанием, но Уильям реален. Я не могу представить, какой была бы моя жизнь. Возможно, лучше. Я никогда не узнаю об этом. Знаю единственное: у меня есть сын, и я не могу отделить его от своей жизни.